народа. А потому, что свои у меня там нелегкие дела и не знаю, цел ли  я
останусь.
   - Да больше ничего и не надобно, - ответила  ему  княгиня,  -  только
доставить ее к пану Сапеге, а уж пан воевода не откажет мне в том, чтобы
взять ее под свое покровительство.
   Она протянула рыцарю руку, которую он поцеловал весьма почтительно, и
сказала ему на прощанье:
   - Будь же осторожен, пан, будь осторожен! Не смотри на то, что врагов
нет в этом краю.
   Последние слова смутили Кмицица; но некогда  было  ему  подумать  над
ними, потому что его тут же поймал староста.
   - Что ж, дорогой мой, - весело сказал он ему, - увозишь  из  Замостья
его главное украшенье?
   - Да, но по вашей воле, - возразил Кмициц.
   - Стереги же ее хорошенько. Лакомый это кусочек! Всяк бы  рад  отбить
ее.
   - Попробуй только! Сунься! Я дал княгине слово кавалера, а слово  для
меня вещь святая!
   - Ну, это я только  так,  в  шутку  сказал.  Нечего  тебе  бояться  и
соблюдать особую осторожность.
   - И все-таки я попрошу у тебя, вельможный  пан,  какую-нибудь  крытую
карету, обшитую железом.
   - Да хоть две тебе дам! Но ведь не сейчас же ты едешь?
   - Нет, нет, я тороплюсь! И так уж тут засиделся.
   - Тогда отправь сперва своих татар в Красностав. А я  нарочного  туда
пошлю, чтобы там для них все приготовили, а тебе своих солдат  дам,  они
проводят тебя до самого Красностава. Ничего дурного тут с тобой не может
случиться, мои это земли. Отборных немецких драгун дам тебе,  народ  это
смелый, и места здешние они знают. Да и  дорога  до  самого  Красностава
прямая, как стрела.
   - А зачем мне тут оставаться?
   - Подольше с нами побудешь, гость ты у нас желанный, я бы  год  целый
рад тебя не отпускать. К тому же за табунами послал я в Переспу,  может,
и для тебя найдется скакун, что не выдаст, поверь мне, в бою!
   Кмициц быстро взглянул старосте в глаза, затем, словно  приняв  вдруг
какое-то решение, сказал:
   - Спасибо, я остаюсь, а татар ушлю вперед.
   И он тотчас отправился отдать распоряжения.
   - Акба-Улан! - сказал он татарину, отведя его в сторонку. - Надо  вам
в Красностав идти по дороге прямой, как стрела. Я  останусь  здесь  и  в
путь двинусь завтра с солдатами старосты. Послушай же, что я тебе скажу:
в Красностав вы не ходите, а  в  ближнем  лесу,  недалеко  от  Замостья,
притаитесь так, чтобы живая душа о  вас  не  прознала,  а  как  услышите
выстрел на дороге, тотчас бросайтесь ко мне. Какую-то пакость хотят  мне
тут устроить.
   - Твоя воля! - ответил Акба-Улан,  прижав  ладонь  ко  лбу,  губам  и
груди.
   "Я тебя, пан староста, насквозь вижу, - сказал про себя Кмициц.  -  В
Замостье ты сестры боишься, вот и хочешь похитить  девушку  да  поселить
где-нибудь поблизости, а из меня сделать instrumentum  <Орудие  (лат.).>
своих страстей и, кто тебя знает, может, и жизни лишить. Погоди  же!  Не
на такого напал. Я похитрей. Тебя самого захлопнет западня,  которую  ты
устроил!"
   Вечером поручик Щурский постучался к Кмицицу. Он тоже что-то знал,  о
чем-то догадывался, а так как любил Анусю,  то  предпочитал,  чтобы  она
уехала, только бы не попала в лапы старосты. Однако открыто говорить  он
не решался, а может, не доверял Кмицицу; он только  удивлялся,  как  это
Кмициц согласился отослать вперед татар, убеждал его, что дороги не  так
уж безопасны, что всюду бродят вооруженные шайки, которые всегда  готовы
учинить насилие.
   Но пан Анджей решил делать вид, что он ни о чем не догадывается.
   - Да что со мной может статься? - говорил он. -  Ведь  пан  калушский
староста дает мне в сопровождение своих собственных солдат!
   - Да! Но ведь это немцы.
   - А разве они люди ненадежные?
   -  Этим  собачьим  детям  никогда  нельзя  верить.  Случалось,   что,
сговорившись в дороге, они перебегали к врагу.
   - Но ведь шведов нет по эту сторону Вислы.
   - Да в Люблине они, собаки! Это неправда, что они ушли. От души  тебе
советую, не отсылай ты татар, ведь с большим отрядом ехать безопасней.
   - Жаль, что ты мне этого раньше не сказал. Один у  меня  язык,  и  не
отменю я приказа, раз уж дал его.
   На следующий день татары ушли. Кмициц должен был  выехать  к  вечеру,
чтобы на первый ночлег остановиться  в  Красноставе.  Тем  временем  ему
вручили два письма Сапеге: одно от княгини, другое - от старосты.
   Очень хотелось пану Анджею вскрыть письмо старосты, но не  посмел  он
этого сделать, посмотрел только письмо на  свет  и  увидел,  что  внутри
вложена чистая бумага. Это окончательно убедило его в том, что и девушку
и письма в пути хотят у него похитить.
   Тем временем пригнали табун из Переспы, и староста  подарил  молодому
рыцарю чудо-скакуна, а пан  Анджей,  приняв  подарок  с  благодарностью,
подумал в душе, что уедет на  этом  чудо-скакуне  дальше,  чем  надеется
староста. Вспомнил он и про своих татар, которые уже, верно,  залегли  в
лесу, и веселый смех стал его разбирать. Но и зло его брало, и давал  он
себе обещание хорошенько проучить пана старосту.
   Наступило наконец время обеда, который прошел очень  уныло.  У  Ануси
глаза были красные, офицеры хранили немое молчание; один только староста
был весел и все приказывал подливать вина, а Кмициц осушал чары одну  за
другой. Когда наступило время уезжать, не много народу пришло проститься
с отъезжающими, так как староста разослал офицеров по делам службы.
   Ануся повалилась в ноги княгине,  и  ее  долго  нельзя  было  от  них
оторвать: на лице княгини читалась явная тревога. Быть  может,  упрекала
она себя молча за то, что в такое смутное время, когда Анусю  на  каждом
шагу могла подстеречь беда, позволила верной своей девушке  уехать.  Но,
услышав громкий плач Михала,  который  ревел,  как  школяр,  прижимая  к
глазам кулаки, гордая княгиня утвердилась в своем намерении  подавить  в
самом зародыше это юношеское чувство. Да и тешила она себя надеждой, что
в семье Сапеги  девушка  найдет  покровительство,  безопасный  приют  и,
наконец, то богатство, которое должно было обеспечить ее на всю жизнь.
   - Чести твоей, храбрости и отваге вверяю ее, - сказала  она  еще  раз