- На шведа,  государь!  Нечего  мне  тут  больше  сидеть,  все,  чего
добивался, я уж получил: и милость твою снискал, и старые грехи  ты  мне
простил. Пойду я к пану Чарнецкому; вместе с Володыёвским,  а  нет,  так
один, буду набеги учинять на врага, как, бывало, на Хованского, и  верю,
ждет меня удача.
   - Не сомневаюсь! Но не по одной этой причине рвешься ты в поход.
   - Как отцу родному, признаюсь тебе, государь,  всю  душу  открою.  Не
удовольствовался князь Богуслав поклепом, что взвел  на  меня,  увез  он
вдобавок из Кейдан мою девушку и держит ее в Таурогах в темнице, а может
статься, и того хуже: покушается на невинность ее, на девическую  честь.
Государь! Ум у меня мутится, как подумаю я, в чьих руках она,  бедняжка!
Клянусь богом, меньше мучают меня эти раны! Да и  девушка  по  сию  пору
думает, что я этому презренному псу сулился  руку  поднять  на  тебя,  и
последним выродком меня  почитает!  Нет  моей  мочи  терпеть,  государь,
должен я схватить его, должен вырвать ее из его рук. Дай мне этих татар,
а я поклянусь тебе, что не только об одних своих делах буду думать, но и
столько шведов уложу, что  весь  этот  двор  можно  будет  вымостить  их
головами.
   - Успокойся! - сказал король.
   - Когда б хотел я, государь, ради своих дел службу оставить, о защите
королевского величия и Речи Посполитой забыл, стыдно было бы мне просить
тебя; но тут ведь все вместе сошлось. Приспела пора шведов бить?  Так  я
ничего другого и делать не буду! Приспела пора  изменника  преследовать?
Так я его до самой Лифляндии, до Курляндии  буду  преследовать,  а  коль
укроется он у московитов или даже за морем, в Швеции, и  туда  пойду  за
ним!
   -  Пришли  вести,  будто  Богуслав  вот-вот  двинется  с  Карлом   из
Эльблонга.
   - Так я пойду навстречу им!
   - Это с таким-то отрядом? Да они шапками тебя закидают.
   - У Хованского восемьдесят тысяч было, да не закидал.
   - Все верное войско с паном Чарнецким. Они на  пана  Чарнецкого  ante
omnia <Прежде всего (лат.).> ударят!
   - Вот я к пану Чарнецкому и пойду. Раз такое дело,  ему  спешно  надо
помощь послать.
   - К пану Чарнецкому ты пойдешь, а вот в Тауроги с такой горстью людей
не пробьешься. Все замки  в  Жмуди  князь  воевода  отдал  врагу,  всюду
шведские гарнизоны стоят, а Тауроги, сдается, на самой прусской границе,
неподалеку от Тильзита.
   - На самой границе, государь, но на нашей стороне, а  от  Тильзита  в
четырех милях. Отчего же не дойти? Дойду и людей не потеряю, мало  того,
по дороге набежит ко мне тьма храбрецов. Ты и  то,  государь,  прими  во
внимание, что повсюду, где только я  покажусь,  все  люди  окрест  будут
садиться на конь, вставать на шведов. Я первый подниму Жмудь, коль никто
другой этого не сделает. Как не  доехать,  когда  весь  край  что  котел
кипит. Я уже привык в самое пекло лезть.
   - Ты и про то не подумал, что татары, может статься, откажутся идти с
тобой в такую даль?
   - Ну-ка! Попробуй у меня откажись! - говорил Кмициц, сжимая зубы  при
одной мысли об этом. - Четыре сотни, что ли,  их  там,  так  все  четыре
прикажу вздернуть! Деревьев хватит! Попробуй только у меня взбунтуйся!
   - Ендрек! - воскликнул король и, развеселясь, стал надувать  губы.  -
Клянусь богом, не сыскать мне лучше пастыря для этих овечек! Бери  их  и
веди, куда тебе вздумается!
   - Спасибо, государь, добрый отец мой! - сказал рыцарь, обнимая колени
короля.
   - Когда ты хочешь ехать? - спросил Ян Казимир.
   - Господи, да завтра же!
   -  Может  статься,  Акба-Улан  не  захочет,  скажет,  кони   в   пути
притомились?
   - Так я велю привязать его к моему  седлу  на  аркане,  и  пешком  он
пойдет, коль коня ему жалко.
   - Вижу я, ты с ними справишься. Но покуда можно, ты с ними ладь.  Ну,
Ендрек, поздно уж, но завтра я хочу еще тебя повидать. А  покуда  возьми
вот этот перстень, скажи моей приверженке, что король  тебе  его  дал  и
повелел ей всей душой любить верного своего слугу и защитника.
   - Коль суждено мне погибнуть, - со слезами на глазах говорил  молодой
рыцарь, - дай бог за тебя голову сложить, государь!
   Было уже поздно, и король удалился в покои, а Кмициц пошел к себе  на
квартиру готовиться в дорогу да подумать о том, с чего же  начать,  куда
первым делом направить свой путь.
   Вспомнил пан Анджей слова  Харлампа,  который  уверял,  что,  если  в
Таурогах нет Богуслава, Оленьке  лучше  всего  там  оставаться:  Тауроги
лежат на самой границе, и в случае нужды оттуда легко бежать в Тильзит и
укрыться под крыло курфюрста. Бросили  шведы  в  беде  князя  виленского
воеводу, авось вдову его не оставят, и если  Оленька  останется  под  ее
покровительством, ничего худого с  девушкой  не  может  случиться.  А  в
Курляндию они уедут - так и того лучше.
   - Да и я со своими татарами не могу в Курляндию ехать, - рассудил пан
Анджей, - ведь это уж другое государство.
   Ходил он взад и вперед и обдумывал свой замысел. Время текло  час  за
часом, а он и не вспомнил об отдыхе, и так воодушевила его мысль о новом
походе, что хоть утром он был еще слаб, чувствовал, однако, теперь,  что
силы к нему возвращаются и готов он хоть сейчас садиться в седло.
   Слуги кончили вязать торока и  собрались  идти  спать,  когда  кто-то
вдруг стал скрестись в дверь.
   - Кто там? - крикнул Кмициц. Затем приказал слуге: - Ступай погляди!
   Тот вышел, поговорил с кем-то за дверью и тут же вернулся.
   - Какой-то  солдат  немедленно  хочет  видеть  тебя,  Пан  полковник.
Говорит, Сорокой звать его.
   - Впусти его, да мигом! - крикнул Кмициц.
   И, не ожидая, пока слуга выполнит приказ, сам бросился к двери.
   - Здорово, милый мой Сорока, здорово!
   Войдя в покой,  Сорока  первым  делом  хотел  в  ноги  упасть  своему
полковнику, потому что был  он  ему  скорее  другом,  верным  и  сердцем
преданным слугою; но победила солдатская дисциплина, вытянулся Сорока  в
струнку и сказал:
   - К твоим услугам, пан полковник!
   - Здравствуй, милый товарищ, здравствуй! - с живостью говорил Кмициц.
- А я уж думал, зарубили тебя в Ченстохове!