Наступило еще более продолжительное молчание.  Никто  не  брал  слова
Офицеры были ошеломлены неожиданным успехом Богуслава. В  душе  все  они
думали, что во всем повинен гетман со своим медленьем; однако  никто  не
смел сказать это вслух.
   Но сам Сапега чувствовал, что  действовал  он  правильно  и  поступал
разумно. Он первый опомнился и движением руки отослал солдат.
   - Обычное это дело на войне, - сказал он  офицерам,  -  и  никого  не
должно смущать. Не думайте, что мы уже потерпели поражение. Правда, жаль
хоругвей. Но стократ горший урон могла бы потерпеть  отчизна,  когда  бы
Богуслав увлек нас за собой в дальнее воеводство. Он идет нам навстречу.
Как гостеприимные хозяева,  выйдем  и  мы  ему  навстречу.  -  Затем  он
обратился к полковникам: - Все должны быть  готовы  выступить  по  моему
приказу в поход.
   - Мы готовы, - ответил Оскерко, - только коней взнуздать  да  трубить
сбор.
   - Еще сегодня затрубим. Двинемся завтра на заре, не мешкая! Вперед  с
татарами поскачет пан Бабинич и спешно привезет нам языка.
   Едва заслышав этот приказ, Кмициц бросился вон  и  через  минуту  уже
мчался во весь опор в Рокитное.
   Сапега тоже не стал медлить.
   Ночь еще стояла, когда протяжно заиграли трубы, и конница  с  пехотой
стали выходить в поле, за ними  длинной  вереницей  потянулся  скрипучий
обоз. Первые заревые лучи отразились в дулах мушкетов и жалах копий.
   И шли в лад  полк  за  полком,  хоругвь  за  хоругвью.  Конница  пела
тихонько утренние молитвы, а кони весело фыркали на утреннем холодке,  и
солдаты сулили себе поэтому верную победу.
   Сердца были полны одушевления, ибо рыцари по опыту знали,  что  долго
думает Сапега, и головой качает, и взвешивает со всех сторон каждый шаг,
но уж коль решит, то дело сделает, а коль двинется в  поход,  то  побьет
врага.
   В Рокитном уж и логова татар успели остыть; они ушли еще  в  ночь  и,
верно, были  уже  далеко.  Сапега  очень  удивлялся,  что  по  дороге  и
допытаться нельзя было о них, хотя вместе с  охотниками  в  отряде  было
несколько сот сабель, и он не мог пройти незамеченным.
   Офицеры из  числа  тех,  что  были  поопытней,  надивиться  не  могли
искусству Кмицица, что так умело вел своих людей.
   - Крадется, как волк в лозах, и, как волк, куснет, - говорили они,  -
воитель он божьей милостью.
   А Оскерко, который, как уже было сказано, знал,  кто  такой  Бабинич,
говорил Сапеге:
   - Не зря Хованский цену назначил за его голову.  Бог  пошлет  победу,
кому пожелает; но одно верно,  что  скоро  отобьем  мы  Богуславу  охоту
воевать с нами.
   - Все так, да вот жаль, что Бабинич  как  в  воду  канул,  -  отвечал
гетман.
   Три дня и в самом деле прошло без всяких вестей. Главные силы  Сапеги
дошли уже до Дрогичина, переправились через Буг и  нигде  не  обнаружили
врага.  Гетман  стал  беспокоиться.  По  показаниям  панцирных   солдат,
разъезды Богуслава дошли до Дрогичина, стало  быть,  князь,  несомненно,
решил отступать. Но что  могло  это  значить?  Дознался  ли  Богуслав  о
превосходных силах Сапеги и не  отважился  сразиться  с  ним,  хотел  ли
увлечь  гетмана  далеко  на  север,  чтобы  облегчить  шведскому  королю
нападение на Чарнецкого и коронных  гетманов?  Бабинич  должен  был  уже
взять языка и дать знак обо всем гетману. Показания панцирных  солдат  о
численности войск Богуслава могли быть ошибочными, надо было во  что  бы
то ни стало получить точные сведения.
   Между тем прошло еще пять дней, а Бабинич  не  давал  о  себе  знать.
Приближалась весна.  Все  теплее  становились  дни,  таяли  снега.  Вода
поднимала всю местность,  а  под  нею  дремали  вязкие  болота,  страшно
затруднявшие поход. Большую часть  орудий  и  повозок  гетману  пришлось
оставить в Дрогичине и дальше идти налегке. Начались лишения, и в войске
поднялся ропот, особенно среди ополченцев.  В  Бранске  попали  в  самую
ростепель, так что пехота не  могла  уже  двигаться  дальше.  Гетман  по
дороге забирал у  мужиков  и  мелкой  шляхты  лошадей  и  сажал  на  них
мушкетеров. Других подбирала легкая конница.
   Но слишком далеко зашло уже войско,  и  гетман  понимал,  что  ничего
больше ему не остается, как спешить вперед.
   Богуслав все отступал. По дороге войско Сапеги то и  дело  натыкалось
на оставленные им следы: сожженные селенья, на суках повешенные. Местные
однодворцы то и дело являлись к Сапеге с вестями; но показания их  были,
как всегда, сбивчивы и противоречивы. Этот видел одну хоругвь и  клялся,
что, кроме одной этой хоругви, у князя  нет  больше  войска,  тот  видел
целых две, тот - три, а этот такое войско, что в походе растянулось  оно
на целую милю. Словом, все это были россказни, пустые  разговоры  людей,
несведущих в военном деле.
   Там и тут шляхтичи  видели  и  татар;  но  слухи  о  них  были  самые
невероятные: толковали, будто идут они не за войском князя,  а  впереди.
Сапега гневно посапывал, когда при нем вспоминали имя Бабинича.
   - Перехвалили вы его, - говорил он Оскерко. - В недобрый час  отослал
я Володыёвского, будь он здесь, давно бы  у  меня  языков  было  сколько
угодно, а это ветрогон, а может статься, и того  хуже!  Кто  его  знает,
может, он и впрямь присоединился к Богуславу и идет  у  него  впереди  в
охранении!
   Оскерко не знал, что и думать. Между тем прошла  еще  неделя;  войско
прибыло в Белосток.
   Это было в полдень.
   Через два часа передовые посты дали знать, что приближается  какой-то
отряд.
   - Может, это Бабинич! - воскликнул гетман. - Ну и дам я ему жару.
   Бабинич не явился. Но когда подошел отряд, в  стане  поднялось  такое
движение, что Сапега вышел посмотреть, что случилось.
   К нему со всех сторон скакали шляхтичи из разных хоругвей.
   - От Бабинича! - кричали  они.  -  Пленники!  Куча!  Народу  взял  он
пропасть!
   Гетман увидел с  полсотни  диких  наездников  на  охудалых,  косматых
лошадях. Они окружали около трехсот пленных солдат со связанными  руками
и били их сыромятными плетями. На пленников страшно было  глядеть.  Одна
тень осталась от людей. Окровавленные, оборванные, полунагие и полуживые
скелеты еле тащились, оставаясь ко всему  равнодушными,  даже  к  свисту
плетей, рассекавших им кожу, и к дикому вою татар.