для меня дороже, чем ты...
   - Тогда, вельможный князь, освободи так этого солдата, а я дам  слово
чести, что явлюсь, куда прикажешь.
   - Завтра я, может статься, голову сложу. Ни к чему мне на послезавтра
договариваться.
   - Молю тебя, вельможный князь. За этого человека я...
   - Что ты?
   - Мстить перестану.
   - Видишь ли, пан Кмициц, много раз хаживал я на медведя  с  рогатиной
не потому, что должен был это делать, а потому, что  так  мне  хотелось.
Люблю я опасности, жить мне не так скучно.  Потому  и  месть  твою  я  в
усладу себе оставляю, да и ты, надо сказать, из тех медведей,  что  сами
на рогатину лезут.
   - Вельможный князь,  -  сказал  Кмициц,  -  за  ничтожную  благостыню
господь часто великие прощает грехи. Никто не ведает,  когда  предстанет
он перед судом всевышнего...
   - Довольно! - прервал его князь. - И я,  чтоб  угодить  богу,  псалмы
слагаю, хоть и болен, а понадобится мне проповедник, своего  кликну.  Не
умеешь ты смиренно просить, все вокруг  да  около  ходишь.  Я  тебе  сам
подскажу средство: завтра в битве  ударь  на  Сапегу,  а  я  послезавтра
выпущу твоего солдата и тебе прощу вину. Предал ты  Радзивиллов,  предай
же и Сапегу!
   - Ужели это твое последнее слово,  вельможный  князь?  Заклинаю  тебя
всем святым!..
   - Нет! Что, сатанеешь, а? И  в  лице  меняешься?  Только  не  подходи
близко! Людей мне стыдно звать, но вот взгляни сюда! Ты ведь отчаянный!
   С этими словами Богуслав показал  на  дуло  пистолета,  выглядывавшее
из-под шубы, которой он был укрыт, и впился сверкающими глазами  в  пана
Анджея.
   - Вельможный князь! - воскликнул Кмициц и сложил просительно руки, но
лицо его исказилось от гнева.
   - И просишь, и грозишь? - сказал  Богуслав.  -  Шею  гнешь,  а  из-за
пазухи черт зубы мне скалит? Глаза сверкают гордостью, сам мечешь  громы
и молнии? В ноги Радзивиллу, коль просишь его! Лбом об землю бей!  Тогда
я тебе отвечу!
   Лицо пана Анджея было бледно как полотно, он провел рукой по  потному
лбу и ответил прерывающимся голосом, словно  лихорадка,  которая  мучила
князя, стала бить вдруг и его.
   - Коли ты, вельможный князь, отпустишь мне этого старого  солдата,  я
готов... упасть... к твоим ногам!
   Глаза Богуслава злорадно сверкнули. Враг смирился, согнул свою гордую
выю. Лучше не мог князь утолить жажду мщения.
   Кмициц стоял перед ним, дрожа всем телом, волосы шевелились у него на
голове. Даже в спокойные минуты он похож был на ястреба,  а  сейчас  еще
больше напоминал разъяренную хищную птицу. Трудно было сказать, бросится
он через минуту к ногам князя или схватит его за грудь.
   А Богуслав, не спуская с него глаз, сказал:
   - При людях! При свидетелях! - И повернулся к двери: - Эй! Сюда!
   В отворенную дверь  вошло  человек  двадцать  придворных,  поляков  и
иноземцев. За ними появились офицеры.
   - Вот пан Кмициц, хорунжий оршанский и посол пана Сапеги, - обратился
к ним князь, - хочет милости моей просить и желает, чтобы все вы при том
были свидетелями!
   Кмициц  пошатнулся,  как  пьяный,  и  со  стоном  повалился  в   ноги
Богуславу.
   А князь нарочно вытянул ноги так,  чтобы  носком  рейтарского  сапога
коснуться чела рыцаря.
   Услышав славное имя, узнав, что тот,  кто  носил  его,  теперь  посол
Сапеги, все онемели от изумления. Все  поняли,  что  небывалое  творится
здесь дело.
   Князь между тем встал и молча прошел в соседний покой, кивнув  только
двоим придворным, чтобы они последовали за ним.
   Кмициц поднялся с колен. Лицо его не выражало ни гнева, ни ярости,  а
только бесчувственность и безразличие. Казалось, он не  сознает,  что  с
ним творится, что сломлен вконец.
   Прошло полчаса, час. За окном слышен был конский топот и мерные  шаги
солдат, а он все сидел, как каменный.
   Внезапно отворилась дверь из сеней.  Вошел  офицер,  старый  знакомый
Кмицица по Биржам, и восемь человек солдат, четверо с мушкетами, четверо
без ружей, при одних только саблях.
   - Пан полковник, встань! - учтиво обратился к нему офицер.
   Кмициц посмотрел на него блуждающими глазами.
   - Гловбич! - произнес он, узнав офицера.
   - Я получил приказ, - сказал Гловбич, - связать тебе руки  и  вывести
из Янова. Это только на время, потом ты уедешь  свободно.  Поэтому,  пан
полковник, прошу не оказывать сопротивления.
   - Вяжи! - ответил Кмициц.
   И без сопротивления позволил связать себе руки.  Ног  ему  вязать  не
стали. Офицер вышел с ним из покоя и повел его пешком через Янов.  Выйдя
из Янова, они шли  еще  около  часу.  По  дороге  к  ним  присоединилось
несколько всадников. Пан Анджей слышал, что они говорят по-польски; всем
полякам, служившим у Радзивилла, было известно имя Кмицица,  им  поэтому
было особенно любопытно, что же с ним будет.  Конвой  миновал  березовую
рощу и вышел в  пустое  поле;  здесь  пан  Анджей  увидел  отряд  легкой
польской хоругви Богуслава.
   Солдаты были построены в  квадрат;  посредине  квадрата  на  площадке
только двое пехотинцев держали лошадей  на  шлеях  да  человек  двадцать
стояло с факелами.
   При  свете  факелов  пан  Анджей  увидел  лежащий  на  земле  кол  со
свежезаостренным концом,  другой  его  конец  был  привязан  к  толстому
бревну.
   Дрожь невольно проняла пана Анджея.
   "Это для меня! - подумал он. - Князь прикажет лошадьми посадить  меня
на кол. Из мести он жертвует Саковичем!"
   Он ошибся, кол был предназначен для Сороки.
   В дрожащих отблесках пламени он увидел и самого Сороку. Старый солдат
сидел около бревна на стульце, без  шапки,  со  связанными  руками;  его
стерегли четверо солдат. Какой-то человек в безрукавке поил  его  в  эту
минуту водкой из плоской кружки;  Сорока  пил  с  жадностью.  Выпив  всю
водку, он сплюнул, и в эту самую минуту Кмицица  поставили  между  двумя