И  тем  яростней  вскипал  гнев  в  сердце  Карла,  что  ведь   всего
какой-нибудь год тому назад он с легкостью завоевал эту страну;  что  же
произошло, недоумевая он, откуда эти  силы,  откуда  это  сопротивление?
Откуда война эта не на живот, а на смерть, которой не видно ни конца, ни
края?
   В шведском лагере участились военные советы. С Карлом  шел  его  брат
Адольф, принц Бипонтинский <Прим.>,  главнокомандующий  шведских  войск;
шел Роберт Дуглас, шел Генрих Горн, родственник того  Горна,  что  погиб
под Ченстоховой от мужицкой косы; шел Вальдемар, граф датский; и Миллер,
растерявший всю свою боевую славу у подножия  Ясной  Горы,  и  Ашемберг,
самый  искусный  среди  шведских  военачальников  в  конной   атаке,   и
Гаммершильд,  ведавший  артиллерией,  и  старый  бандит   маршал   Арвид
Виттенберг,  знаменитый   живодер   и   грабитель,   ныне   превращенный
французской болезнью в развалину, и Форгель, и еще много других столь же
прославленных своими  завоеваниями  полководцев,  уступающих  в  военном
искусстве разве только самому королю.
   И все они опасались, как  бы  лишения,  недостаток  продовольствия  и
яростная ненависть поляков не привели к гибели  всего  войска  вместе  с
королем. Старый Виттенберг прямо отговаривал короля от похода.
   - Посуди, государь, - говорил он, - благоразумно ли углубляться в эту
страну, преследуя неприятеля, который уничтожает все на своем пути,  сам
оставаясь невидимым? Что ты станешь делать, если не найдешь для коней не
только сена и овса, но даже соломы, которой кроют мужицкие хаты, а  люди
твои попадают с ног от изнеможения? Где те войска,  что  придут  нам  на
помощь? Где замки, в которых мы сможем передохнуть  и  подкрепиться?  Не
мне равняться с тобой славой, государь, но, будь я Карлом  Густавом,  не
стал бы я искушать военное счастье, не стал бы  рисковать  этой  славой,
добытой в стольких победоносных сражениях.
   На это отвечал ему Карл Густав:
   - Не стал бы и я, будь я Виттенбергом.
   Затем он  поминал  Александра  Македонского,  с  которым  любил  себя
сравнивать, и шел вперед, преследуя Чарнецкого. А Чарнецкий, чьи  войска
были не столь многочисленны и хорошо обучены,  отступал,  но  в  бегстве
своем подобен был волку, который в любую минуту готов сам  броситься  на
преследователей. Порой он опережал шведов, порой шел бок о бок с ними, а
порой, притаившись в глухой чаще, пропускал их вперед, и в то время, как
они думали, что преследуют его, сам шел  за  ними  по  пятам,  уничтожая
неосторожных ратников, а то и целые разъезды, громя  отставшие  пехотные
полки, нападая на обозы с провиантом. И шведы никогда не знали,  где  он
сейчас, с какой стороны ударит. Не раз в ночной  темноте  они  принимали
кусты за вражеских  солдат  и  обстреливали  их  из  пушек  и  мушкетов.
Смертельно усталые, голодные и холодные, шли они в страхе и тоске, а он,
этот vir molestissimus, висел над ними неотступно, словно грозовая  туча
над колосящейся нивой.
   Наконец под Голомбом, неподалеку от места, где Вепш впадает в  Вислу,
шведы настигли Чарнецкого. Но несколько  польских  хоругвей  стояли  уже
наготове  и,  смело  налетев  на  врага,  внесли  в  его  ряды  страх  и
замешательство. Первым бросился вперед Володыёвский со своими лауданцами
и ударил на датского принца Вальдемара, а  Самуэль  Кавецкий  и  младший
брат его Ян пустили с пригорка своих  кирасир  на  английских  наемников
Викильсона и в мгновение ока поглотили их, как щука глотает уклейку; пан
Малявский вплотную схватился с князем Бипонтинским; словно два встречных
вихря, смешались их люди и  кони,  обратившись  в  единый  стремительный
круговорот. В мгновение ока шведы были  отброшены  к  Висле;  видя  это,
Дуглас поспешил к ним на помощь с полком отборных рейтар. Но  и  рейтары
не смогли выдержать натиска поляков;  шведы  стали  скакать  с  высокого
берега вниз, и вскоре весь лед  был  усеян  их  трупами,  черневшими  на
снегу, словно буквы на листе белой  бумаги.  Пал  принц  Вальдемар,  пал
Викильсон, а князь Бипонтинский,  опрокинутый  наземь  вместе  с  конем,
сломал ногу; однако же пали и братья Кавецкие, и Малявский, и Рудавский,
и  Роговский,  и  Тыминский,  и  Хоинский,  и  Порванецкий,  один   лишь
Володыёвский, хоть и кидался в гущу неприятеля, словно пловец в бушующие
воды, вышел из боя без единой царапины.
   Тем временем подоспел сам Карл Густав с основными своими силами  и  с
пушками, и тут картина боя изменилась. Остальные полки Чарнецкого,  хуже
обученные и непривыкшие к повиновению, не сумели вовремя  построиться  к
бою; одни не успели оседлать  коней,  а  другие,  вопреки  приказу  быть
наготове, расположились на отдых по окрестным деревням. И когда внезапно
ударил на них враг, полки эти бросились врассыпную и  начали  удирать  к
Вепшу. Тогда Чарнецкий, боясь потерять хоругви, которые первыми кинулись
в атаку, велел дать сигнал к отступлению. Часть его войска ушла за Вепш,
часть в Консковолю; поле битвы и слава  победителя  остались  за  Карлом
Густавом, к тому же хоругви Зброжека и Калиновского, все  еще  дравшиеся
на стороне шведов, долго преследовали тех, что уходили за Вепш.
   Радость в шведском лагере царила неописуемая. Правда, эта  победа  не
принесла шведам богатых трофеев: одни мешки с овсом да несколько  пустых
телег. Но Карл на сей раз не думал о добыче. Он радовался, что ему,  как
и прежде, сопутствует военное счастье, что стоило ему появиться, и  враг
бежал, да не кто-нибудь, а сам Чарнецкий, надежда и опора Яна Казимира и
всей Речи Посполитой. Карл заранее предвкушал, как весть об  этой  битве
разнесется по всей стране, как  все  уста  будут  повторять:  "Чарнецкий
разбит!" -  как  малодушные  со  страху  начнут  преувеличивать  размеры
поражения, а тем самым вселят смятение в сердца  и  охладят  боевой  пыл
всех тех, кто по призыву Тышовецкой конфедерации взялся за оружие.
   Поэтому, увидев сложенные у его ног мешки с овсом, а вместе с ними  и
тела Викильсона и Вальдемара, король оборотился  к  своим  встревоженным
генералам и сказал:
   - Полно хмуриться,  господа,  я  сейчас  одержал  самую  значительную
победу за последний год, и она, быть может, завершит всю эту войну.
   - Ваше королевское величество, - возразил Виттенберг,  который  из-за
своей болезни видел все в более мрачном свете, - возблагодарим  господа,
если нам удастся хотя бы спокойно продолжить свой поход;  такие  войска,
как у Чарнецкого, быстро рассеиваются,  но  так  же  быстро  соединяются
вновь.
   Король ему на это:
   - Господин маршал! По-моему, ты полководец ничуть не хуже Чарнецкого,
однако если б я тебя вот так разбил, ты, думается, и за  два  месяца  не
сумел бы собрать свои войска.
   Виттенберг лишь молча поклонился, а Карл прибавил:
   - Поход свой мы продолжим спокойно, в этом ты  прав,  ибо  один  лишь