которая началась так легко и успешно,  а  чем  дальше,  тем  становилась
трудней, - его не раз  охватывало  сомнение.  Все  шло  как-то  странно,
необычно. Карл часто даже не представлял себе, чем и когда все это может
кончиться. Порой  он  чувствовал  себя  как  человек,  который  вошел  в
безбрежное море и с каждым шагом погружается все  глубже,  рискуя  вдруг
потерять почву под ногами.
   Но Карл верил в свою звезду. Вот и сейчас он подошел  к  окну,  чтобы
взглянуть на свою избранницу и покровительницу, на ту, что  стояла  всех
выше и светила всех ярче среди звезд Небесной Колесницы, или по-иному  -
Большой Медведицы. Небо было ясное, и она ярко сияла, мерцая то красным,
то голубым светом. И потом  вдали,  внизу,  среди  темной  синевы  неба,
чернела одинокая, похожая на дракона туча, от которой  тянулись  как  бы
руки, как бы ветви, как бы  щупальца  чудища  морского,  подбираясь  все
ближе к королевской звезде.

ГЛАВА II

   Наутро, едва рассвело, король  снова  тронулся  в  путь  и  прибыл  в
Люблин. Здесь  он  получил  донесение,  что  Сапега,  отразив  нападение
Богуслава, спешит сюда с крупными силами, а  потому,  оставив  в  городе
свой гарнизон, Карл покинул Люблин и двинулся дальше.
   Теперь ближайшей целью его похода было Замостье, овладев этой  мощной
крепостью, шведский король  обеспечил  бы  себе  столь  выгодную  боевую
позицию и столь явное превосходство над противником, что мог  бы  вполне
надеяться на счастливый исход войны. О  Замостье  ходили  разные  толки.
Поляки, которые все еще состояли на шведской службе, уверяли, что другой
такой  крепости  нет  в  целой  Речи  Посполитой,  чему  доказательством
поражение  Хмельницкого,  осаждавшего  некогда  Замостье  всеми   своими
силами.
   Однако Карл заметил, что поляки весьма слабы в искусстве фортификации
и почитают порой первоклассными такие свои крепости,  которые  в  других
странах едва отнесли бы к третьеразрядным; знал он также,  что  оснащены
все польские крепости плохо, стены их содержатся в беспорядке, нет в них
ни земляных сооружений, ни надлежащего оружия, а  потому  и  рассказы  о
Замостье его не пугали.  Кроме  того,  он  рассчитывал  на  силу  своего
грозного имени, на свою славу непобедимого  полководца,  и  наконец,  на
переговоры. Переговорами, которые в этой стране властен был  вести  или,
во всяком случае, позволял себе вести каждый вельможа, Карл до  сих  пор
добился большего, нежели оружием.  Тонкий  дипломат,  он  любил  заранее
знать, с кем придется иметь дело, и тщательно  собирал  все  сведения  о
хозяине Замостья. Расспрашивал  о  его  привычках,  склонностях,  о  его
пристрастиях и о складе его ума.
   Ян Сапега, который в то время, к великому  горю  витебского  воеводы,
все еще порочил имя славного рода своей изменой, больше всех рассказывал
королю о калушском старосте. Их беседы длились часами. Сапега,  впрочем,
полагал, что королю вряд ли так легко удастся склонить на  свою  сторону
хозяина Замостья.
   - Деньгами его не соблазнить, - говорил пан Ян, -  ибо  человек  этот
несметно богат. Чинов он не добивается и не искал их даже  тогда,  когда
они сами его искали... Что до титулов, то я сам слышал, как при дворе он
оборвал господина де Нуайе, секретаря королевы, когда  тот  обратился  к
нему: "Mon prinse" <Князь (фр.).>. "Я, говорит, не prinse,  но  у  меня,
говорит, в Замостье и светлейшим князьям случалось  в  плену  сиживать".
Правда, не при нем это случалось, а три его деде, которого у  нас  зовут
Великим.
   - Только бы он открыл мне ворота Замостья, уж я  предложу  ему  нечто
такое, чего ни один польский король не мог бы предложить.
   Сапеге не пристало  спрашивать,  что  это,  он  лишь  с  любопытством
посмотрел  на  Карла  Густава,  а  тот,  поймав  его  взгляд,   ответил,
заправляя, по обыкновению, волосы за уши:
   - Я сделаю Люблинское воеводство  независимым  княжеством  и  пожалую
ему. Перед короной он не устоит. Никто из вас не смог бы  устоять  перед
подобным искушением, даже нынешний виленский воевода.
   - Безмерна щедрость  вашего  величества,  -  ответил  не  без  иронии
Сапега.
   А Карл сказал с присущим ему цинизмом:
   - Не свое ведь даю.
   Сапега покачал головой.
   - Он холост, и сыновей у него нет. А корона тому  дорога,  кто  может
передать ее потомству.
   - Тогда, сударь, к каким же средствам ты мне посоветуешь обратиться?
   - Я полагаю, тут следует сыграть на его тщеславии. Умом он не блещет,
и его легко обвести вокруг пальца. Нужно представить ему все  дело  так,
будто мир в Речи Посполитой зависит от него одного, убедить, что он один
может спасти ее от войны,  несчастий,  поражений,  от  всяческих  бед  в
настоящем и будущем, а  для  этого,  мол,  есть  единственный  способ  -
открыть ворота. Клюнет он на эту приманку - Замостье наше,  в  противном
же случае нам там не бывать.
   - Тогда пустим в дело последний наш довод - пушки!
   - Гм! На этот довод в Замостье  найдется  чем  ответить.  В  Замостье
тяжелых пушек достаточно, нам же еще только  предстоит  их  подвезти,  а
это, когда начнется оттепель, будет невозможно.
   - Я слыхал, что пехота в крепости изрядная, зато нет кавалерии.
   - Кавалерия пригодна лишь в открытом поле; впрочем, Чарнецкий, как мы
знаем, не разбит, он может в случае надобности  подбросить  им  одну-две
хоругви.
   - Ты видишь одни только трудности!
   - Но, как и прежде, верю в счастливую  звезду  вашего  величества,  -
возразил Сапега.
   Пан  Ян  не  ошибся,  предположив,  что  Чарнецкий  снабдит  Замостье
кавалерией, необходимой для вылазок и поимки языков. Правда, Замойский в
помощи не нуждался, у него и своей конницы хватало, но киевский каштелян
все же послал в крепость две хоругви - Шемберко  и  лауданскую,  которые
больше всего пострадали под Голомбом, - и послал с умыслом, желая, чтобы
они отдохнули,  подкрепились  и  сменили  лошадей.  Пан  Себепан  принял
хоругви радушно, а узнав, какие славные воины  в  них  служат,  принялся
восхвалять их до небес, осыпать подарками и каждый день сажал с собой за
стол.
   Но  кто  опишет  радость  и  волнение  княгини  Гризельды  при   виде
Скшетуского и Володыёвского,  двух  полковников,  которые  некогда  были