самыми доблестными соратниками ее великого мужа. Оба пали к ногам  своей
возлюбленной госпожи, проливая горячие слезы умиления, не  могла  и  она
сдержать рыданий. Ведь с ними было связано столько  воспоминаний  о  тех
далеких лубненских временах,  когда  славный  муж  ее,  любимец  народа,
полный кипучих сил,  был  владыкой  огромного  дикого  края  и,  подобно
Юпитеру, одним движением бровей наводил ужас на варваров. Давно  ли  все
это было - а  ныне?  Ныне  владыка  в  могиле,  страну  вновь  захватили
варвары, а она, вдова, живет среди руин  былого  счастья  и  величия,  в
тоске и молитве проводя свои дни.
   И все же столько сладости таилось в этих горьких  воспоминаниях,  что
все трое с восторгом устремлялись  мыслями  в  прошлое.  Они  вспоминали
былую жизнь, места, которые им не дано было больше увидеть, былые войны;
наконец, речь зашла о нынешних бедственных  временах,  о  гневе  божьем,
какой навлекла на себя Речь Посполитая.
   - Был бы жив наш князь, - сказал Скшетуский, - иною стезей  пошла  бы
наша бедная отчизна. Казаки были бы сметены с  лица  земли,  Заднепровье
присоединено к Речи Посполитой, а шведский  лев  нашел  бы  в  нем  ныне
своего укротителя. Но, видно, господь рассудил по-иному,  дабы  покарать
нас за грехи.
   - Ах, если бы господу было угодно воскресить нашего заступника в пане
Чарнецком, - промолвила княгиня Гризельда.
   - Так и будет! - воскликнул Володыёвский. - Чарнецкий совсем не похож
на других полководцев, он, как и наш князь, на голову выше  всех  их.  Я
ведь знаю обоих коронных гетманов и  пана  Сапегу,  гетмана  литовского.
Великие это воители, но в  пане  Чарнецком  есть  что-то  особенное,  не
человек - орел! Вроде бы милостив, а все  его  боятся;  на  что  уж  пан
Заглоба, и тот в его присутствии часто забывает о своих штучках.  А  как
он ведет войско! Как строит его в  боевой  порядок!  Я  просто  слов  не
нахожу! Нет, истинно говорю вам - великий полководец поднимается в  Речи
Посполитой.
   - Мой муж, знавший его полковником, еще тогда предсказывал ему славу,
- сказала княгиня.
   - Говорили даже, будто  он  собирался  жениться  на  одной  из  наших
придворных дам, - ввернул Володыёвский.
   - Не помню, чтобы об этом шла речь, - возразила княгиня.
   Да и как ей было помнить то, чего никогда и в  помине  не  было;  пан
Володыёвский только что это сочинил, желая незаметно перевести  разговор
на фрейлин княгини и что-нибудь выведать об  Анусе  Борзобогатой.  Прямо
спросить о ней он, из почтения к княжескому  сану,  счел  неприличным  и
даже  дерзким.  Но  хитрость  не  удалась.  Княгиня  снова  вернулась  к
воспоминаниям о муже и войнах с казаками, и  маленький  рыцарь  подумал:
"Нету Ануси, нету, и, быть может,  давным-давно".  И  больше  о  ней  не
спрашивал.
   Он мог бы расспросить офицеров, но и сам он, и все  остальные  заняты
были иным. Ежедневно разведчики приносили все новые вести о  приближении
шведов, и крепость готовилась к  обороне.  Скшетускому  и  Володыёвскому
поручены были командные посты на крепостных стенах, так как  оба  хорошо
знали шведов и имели опыт войны с  ними.  Заглоба  своими  рассказами  о
неприятеле подзадоривал тех, кто его еще не видал, а таких среди  солдат
Замойского было много, ибо до Замостья шведы еще не добирались.
   Заглоба вмиг раскусил, что  за  человек  калушский  староста,  а  тот
душевно Заглобу полюбил и по всякому поводу держал с ним совет, тем паче
что и от княгини Гризельды слышал о почете  и  уважении,  какое  в  свое
время  сам  князь  Иеремия  оказывал  этому   мужу,   именуя   его   vir
incomparabilis. И вот теперь Заглоба что ни день рассказывал за столом о
старых  и  новых  временах,  о  войнах  с  казаками,   о   предательстве
Радзивилла, о том, как он, Заглоба, вывел в люди Сапегу, - а все  сидели
и слушали.
   - Я ему посоветовал, - говорил старый  рыцарь,  -  носить  в  кармане
конопляное семя и есть понемногу. И он так к  этому  пристрастился,  что
теперь без конопли ни на шаг: возьмет семечко, кинет в рот, разгрызет  и
ядрышко съест, а шелуху выплюнет. То же самое и ночью, если проснется. И
с той поры ум у него стал такой быстрый, что его даже свои не узнают.
   - Почему же это? - спросил калушский староста.
   - Потому что конопля содержит oleum <Масло (лат.).> и кто ее  ест,  у
того мозги лучше смазаны.
   - Вот чудеса! - сказал один из полковников.  -  Да  ведь  масла-то  в
брюхе прибавляется, а не в голове!
   - Est modus in rebus! <Здесь на все есть  свое  средство  (лат.).>  -
ответствует на это Заглоба. - Нужно пить  побольше  вина:  oleum  -  оно
легкое и всегда всплывает наверх, вино же, кое и так ударяет  в  голову,
понесет его с собой, как всякую благотворную субстанцию. Этот  секрет  я
узнал от Лупула, господаря  <Прим.>,  после  смерти  которого,  как  вам
известно, валахи хотели посадить меня господарствовать,  но  султан,  не
желавший, чтобы господари имели  потомство,  поставил  мне  неприемлемое
условие.
   - Ты, друг мой, должно быть, и сам съел уйму  конопляного  семени?  -
спросил пан Себепан.
   - Мне-то оно ни к чему, а  вот  твоей  милости  от  души  советую!  -
ответил Заглоба.
   Услышав эти дерзкие слова, иные испугались, как бы  пан  староста  не
разгневался, но он то ли  не  понял,  то  ли  не  захотел  понять,  лишь
улыбнулся и спросил:
   - А подсолнечные семечки не могут заменить конопляных?
   - Могут, - ответил Заглоба, - но так как подсолнечное  масло  тяжелее
конопляного, то и вино следует пить покрепче того, что мы сейчас пьем.
   Староста понял намек, развеселился и тотчас приказал  принести  самых
лучших вин. Повеселели и остальные, и ликование стало всеобщим.  Пили  и
провозглашали здравицы королю, хозяину и пану  Чарнецкому.  Заглоба  так
воодушевился, что никому рта не давал раскрыть. Со вкусом,  с  толком  и
расстановкой стал он рассказывать о битве под Голомбом, где ему в  самом
деле довелось отличиться; впрочем, иначе и быть не могло, раз он  служил
в лауданской хоругви. А поскольку от шведских пленных, взятых из  полков
Дюбуа, здесь уже было известно о смерти графа  Вальдемара,  Заглоба,  не
долго думая, приписал к своему счету и эту смерть.
   - Совсем иначе развернулась бы эта битва, - говорил он, - если  б  не
то, что я накануне уехал в Баранов, к тамошнему канонику,  и  Чарнецкий,
не зная,  где  я,  не  смог  со  мной  посоветоваться.  Может,  и  шведы
прослышали про того каноника, - у него мед превосходный, - потому они  и
подошли так скоро к Голомбу. А когда я воротился,  было  поздно,  король