- А много ли их ушло от вас? - спросил пан каштелян.
   Володыёвский только головой помотал, - дескать,  нет,  не  много;  до
того он умаялся,  даже  слова  вымолвить  не  мог,  лишь  хватал  воздух
открытым ртом, так что в груди свистело. Под конец он показал рукой, что
не может говорить, а Чарнецкий понял и крепко прижал к себе его голову.
   - Да ты, знать, себя не жалел! - воскликнул он.  -  Побольше  бы  нам
таких молодцов!
   Заглоба, тот раньше отдышался и, стуча зубами и заикаясь, заговорил:
   - О господи! Стоим  на  юру,  а  я  весь  вспотел...  Сейчас  паралич
хватит... Разденьте какого-нибудь шведа потолще и дайте мне одежду, а то
на мне все мокрое... хоть выжми... Уж и  не  знаю,  где  вода,  где  мой
собственный  пот,  а  где  шведская  кровь...  Вот  не  думал,  что  мне
когда-нибудь доведется такую кучу этой сволочи перебить!  Назовите  меня
болваном, если думал! Величайшая победа за всю войну...  Но  уж  в  воду
лезть - дудки, на это я больше не согласен... Не ешь, не пей, не спи, да
еще вдобавок купайся?.. Нет, стар я для этого  дела...  Вон  уж  и  рука
немеет... Паралич, ей-ей, паралич! Горелки, ради бога!
   Слыша такие речи и видя, что убеленный сединами рыцарь в  самом  деле
весь залит неприятельской кровью, Чарнецкий сжалился над  его  годами  и
подал ему собственную манерку.
   Заглоба осушил ее, вернул пустую Чарнецкому и сказал:
   - Ну, это будет получше, чем  вода,  а  то  я  ее  в  Пилице  столько
нахлебался, что в брюхе, того и гляди, заведется рыба.
   - А ты, пан Заглоба, и правда переоделся бы  в  сухое,  вон  хоть  со
шведа какого-нибудь, - сказал каштелян.
   - Сейчас, дядя, я найду вам толстого шведа, - вызвался Рох.
   - Стану я надевать окровавленное,  с  трупа!  -  ответил  Заглоба.  -
Раздень-ка ты лучше того генерала, которого я в плен взял.
   - Так вы взяли генерала? - с живостью спросил Чарнецкий.
   - Кого я только  не  взял,  каких  только  подвигов  не  совершил!  -
ответствовал Заглоба.
   Тут и к Володыёвскому вернулся дар речи.
   - Нами захвачены в плен младший маркграф Адольф,  граф  Фалькенштейн,
генерал Венгер, генерал Потер, Бенци, не считая других, чином пониже.
   - А маркграф Фридрих?
   - Коли здесь не лежит, значит, ушел  в  леса,  да  только  все  равно
мужики его убьют!
   Володыёвский ошибался. Маркграф Фридрих вместе с графом Шлипенбахом и
Эреншайном в ту же ночь лесом добрались до Черска; там они,  голодные  и
холодные,  просидели  три  дня  в  развалинах  замка,  а   затем   ночью
отправились в Варшаву. Впоследствии это не спасло их от плена, но на сей
раз они уцелели.
   Была уже ночь, когда Чарнецкий покинул поле битвы и двинулся к Варке.
Это была, быть может, лучшая ночь в его  жизни,  ибо  впервые  с  самого
начала войны шведам было нанесено столь  страшное  поражение.  Захвачены
были  все  пушки,  все  знамена,   все   военачальники,   кроме   самого
главнокомандующего; армия была  уничтожена,  ее  жалкие,  рассеянные  по
всему краю остатки неминуемо должны были пасть жертвой  мужицких  ватаг.
Но мало того - сражение  это  доказало,  что  те  самые  шведы,  которые
почитали себя непобедимыми в открытом бою, именно в открытом-то бою и не
могут тягаться с регулярными польскими хоругвями. И, наконец,  Чарнецкий
понимал, сколь могучий отклик вызовет слух об этой победе во  всей  Речи
Посполитой, как страна воспрянет духом, каким боевым огнем загорится;  и
он уже видел в недалеком будущем свою отчизну  освобожденной  от  гнета,
ликующей... А может, и золоченая булава великого гетмана рисовалась  его
внутреннему взору.
   Что ж, он имел право мечтать о ней, ибо  шел  к  ней  честным  ратным
путем, защищая отчизну, и если суждена ему была награда, так не  откупом
и не подкупом он ее добывал, а заслужил собственной своей кровью.
   А пока радость переполняла его, не местилась в груди.  Обернувшись  к
коронному маршалу, который ехал рядом, он воскликнул:
   - Теперь под Сандомир! Скорей под Сандомир! Наше войско уже научилось
переплывать реки, не страшны нам теперь ни Сан, ни Висла!
   Маршал не ответил ни слова, зато Заглоба, ехавший несколько  поодаль,
переодетый в шведский мундир, не постеснялся заметить вслух:
   - Езжайте, езжайте куда хотите, да только без меня; я вам  не  флюгер
на костеле, который ни есть, ни пить не просит, знай вертится без устали
во все стороны!
   Чарнецкий был так весел, что не только  не  разгневался,  но  ответил
шутливо:
   - Да ты, пан Заглоба, скорее на колокольню похож, чем на флюгер,  вон
у тебя и воробьи, я слышу, галдят под крышей. Однако quod attinet еды  и
отдыха, это действительно необходимо.
   В ответ Заглоба пробормотал, но так, чтобы Чарнецкий не слышал:
   - Самому тебе морду исклевали воробьи, вот воробьев и поминаешь!

ГЛАВА X

   После этой битвы Чарнецкий разрешил наконец своему войску передохнуть
и  подкормить  измученных  коней,  после  чего  он  намерен  был  спешно
возвратиться под Сандомир и там осаждать шведского короля  до  победного
конца.
   Меж тем в лагерь однажды вечером прибыл Харламп с вестями от  Сапеги.
Чарнецкий в ту пору уехал в Черск,  куда  собиралось  на  смотр  равское
народное ополчение, и Харламп, не застав главнокомандующего,  отправился
прямо к Володыёвскому отдохнуть после долгого пути.
   Друзья радостно бросились ему навстречу, но Харламп был мрачнее тучи;
едва переступив порог, он сказал:
   - О вашей победе я уже слышал. Здесь счастье нам  улыбнулось,  а  вот
под Сандомиром оно нам изменило. Нет уже Карла, упустил  его  Сапега,  и
притом с великим для себя конфузом.
   - Быть не может! - вскричал Володыёвский, хватаясь за голову.
   Оба Скшетуские и Заглоба замерли на месте.
   - Как это случилось? Ради бога, рассказывай, а не  то  мы  лопнем  от
нетерпения!
   - Сил нет, - ответил Харламп, -  я  скакал  день  и  ночь,  устал  до
смерти. Подождите, вот приедет пан Чарнецкий, тогда все расскажу ab  ovo
<С самого начала (лат.).>, а сейчас дайте дух перевести.
   - Так,  так  удалось-таки  Carolus'y  ускользнуть...  А  ведь  я  это
предвидел.  Как?  Вы  уже  забыли,  что  я  это  предсказывал?  Спросите