неся  прохладу  и  прибивая  пыль  на  дороге,  налетал  легкий  майский
дождичек, а в общем погода была чудесная, не слишком жаркая, не  слишком
холодная. В прозрачном  воздухе  глаз  видел  далеко-далеко.  От  Минска
войска шли налегке, обоз и пушки должны  были  выйти  следом  на  другой
день.  В  полках  царило   необычайное   воодушевление;   густые   леса,
обступавшие тракт с  обеих  сторон,  полнились  эхом  солдатских  песен,
лошади фыркали, а это был добрый знак. Стройными рядами  текли  одна  за
другой хоругви, подобные могучей, сверкающей на солнце реке,  шутка  ли,
двенадцать тысяч человек, не считая  ополченцев,  вел  с  собой  Сапега.
Ротмистры, гарцевавшие перед полками,  сверкали  начищенными  доспехами.
Пестрые знамена, похожие на  огромные  цветы,  колыхались  над  головами
бойцов.
   Солнце заходило, когда лауданцы, шедшие в авангарде,  завидели  башни
столицы. Из солдатских грудей вырвался радостный крик:
   - Варшава! Варшава!
   Точно гром, прокатился этот крик по хоругвям,  и  какое-то  время  по
всей дороге только и слышно было:
   - Варшава! Варшава!..
   Многие из рыцарей Сапеги никогда не бывали в столице, и теперь ее вид
произвел на них  необыкновенное  впечатление.  Все  невольно  придержали
коней; кто снял шапку, кто начал креститься; у многих хлынули  слезы  из
глаз, и они  стояли  взволнованные,  безмолвные  Внезапно  из  последних
отрядов вылетел на белом коне Сапега и помчался вдоль всего войска.
   - Друзья! - воскликнул он зычным голосом  -  Мы  пришли  первые!  Нам
выпало это счастье и честь!.. Изгоним же шведов из столицы!
   - Изгоним!..  -  подхватило  двенадцать  тысяч  литовских  глоток.  -
Изгоним! Изгоним! Изгоним!..
   И поднялся шум и гам. Одни повторяли: "Изгоним!", другие уже кричали:
"Бей, кому честь дорога!", третьи: "Вперед, изничтожим собак проклятых!"
Лязг оружия сливался с воинственными кликами.  Глаза  загорались  огнем,
из-под грозных усов засверкали зубы. Сам Сапега вспыхнул,  точно  факел,
взметнул кверху булаву и крикнул:
   - За мной!
   Близ Праги воевода приостановил  хоругви  и  велел  двигаться  шагом.
Столица все отчетливее рисовалась в синеватой дали.  Длинный  ряд  башен
вздымался в голубое  небо.  Многоярусные  крыши  Старого  Мяста,  крытые
красной черепицей, пылали в лучах вечернего солнца. Никогда в  жизни  не
видели литвины такого  великолепия,  таких  гордых,  белых,  испещренных
узкими окнами стен, которые наподобие крутых уступов нависали над  самой
водой. Дома, казалось, вырастали один из другого, все выше и выше, и над
всей этой массой заборов, стен, окон  и  крыш,  тесно  жавшихся  друг  к
другу, устремлялись в небо стройные башни. Те, кто побывал уже в столице
- на выборах короля или по своим делам, рассказывали остальным, где  что
стоит и как какое  здание  называется.  Особенно  распространялся  перед
своими лауданцами Заглоба, частый столичный гость, а  лауданцы  прилежно
внимали его словам, дивясь всему, что видели и слышали.
   - Взгляните вон на ту башню, что как раз посреди Варшавы,  -  говорил
он. - Это arx regia! <Королевский замок! (лат.).> Проживи я столько лет,
сколько  съел  за  королевским  столом  обедов,  я  посрамил  бы  самого
Мафусаила. Я был у короля  самым  приближенным  лицом;  выбрать  хорошее
староство было для меня все равно, что орех раскусить, а раздавал  я  их
налево и направо, не глядя. Многих я облагодетельствовал, а когда входил
куда-нибудь, все senatores <Сенаторы  (лат.).>  мне  в  пояс  кланялись,
по-казацки.  Не  раз  случалось  мне  также  биться  перед  королем   на
поединках, король любил  смотреть  на  мою  работу,  и  уж  тут  маршалу
приходилось на это закрывать глаза <Прим.>.
   - Экий домина! - сказал Pox Ковальский.  -  И  подумать  только,  что
везде здесь засели шведские собаки!
   - И грабят страшно! - добавил Заглоба. - Говорят, они  даже  колонны,
которые из мрамора либо другого дорогого камня,  выламывают  из  стен  и
вывозят в Швецию. Не узнать мне теперь милых сердцу мест, а ведь  многие
scriptores  <Писатели  (лат.).>  почитают,  и  справедливо,  этот  замок
восьмым чудом света, ибо  даже  у  французского  короля  дворец  хоть  и
изрядный, а нашему в подметки не годится.
   - А что это за башня рядом, с правой стороны?
   - Это костел святого Яна. Из замка есть туда  внутренний  переход.  В
этом костеле было мне откровение. Раз после вечерни задержался я  там  и
вдруг слышу голос из-под свода: "Заглоба, будет война  с  сукиным  сыном
шведским королем,  и  настанут  великие  саlamitates"  <Несчастья,  беды
(лат.).>. Помчался я во весь дух к королю и рассказываю, что  слышал,  а
ксендз примас как огреет меня по шее своим посохом: "Не  болтай  вздора,
ты был пьян!" Теперь вот получили... А другой костел, рядом с  тем,  это
collegium lesuitarum; <Школа иезуитов (лат.).> третья  башня  поодаль  -
это курия, четвертая, справа, - дворец маршала, а вон та зеленая крыша -
это Доминиканский костел; всего не перечислишь, хоть  целый  час  молоти
языком, как саблей.
   - Другого такого города, пожалуй, и в мире нет! - воскликнул один  из
солдат.
   - Потому-то нам все народы и завидуют.
   - А вон то чудесное здание налево от замка?
   - За костелом бернардинцев?
   - Ну да.
   - Это palatium <Дворец (лат.).> Радзеёвских, а прежде -  Казановских.
Он считается девятым чудом света, только пропади он пропадом, из этих-то
стен и пошли все беды Речи Посполитой.
   - Как это? - раздалось несколько голосов.
   - Начал пан подканцлер Радзеёвский с женой ссориться да свариться,  а
король возьми да заступись за нее. Люди, известное дело, стали  об  этом
толковать, да и сам подканцлер решил, что жена его влюблена в короля,  а
король в нее: вот он от срама и убежал к шведам, так война  и  началась.
Правда, меня тогда в городе не было, и как это кончилось,  я  не  видел,
знаю только по рассказам; но уж мне-то известно,  что  ее  нежные  взоры
предназначались не королю, а кое-кому другому.
   - Кому же?
   Заглоба подкрутил ус.
   - Тому, на кого все женщины летели, что мухи на мед, да только  имени
называть не хочу, хвастуны мне всегда были ненавистны... Что  поделаешь,
постарел человек, постарел и весь облез, как метла, пока выметал  врагов
из отчизны, а ведь когда-то не было кавалера красивее и  любезнее  меня,
пусть Рох Ковальский подтвер... - Тут пан  Заглоба  сообразил,  что  Рох