том числе и Сапега, постарается выказать свое рвение.
   - Слишком, слишком всего этого много, что и  говорить!  -  сказал  Ян
Скшетуский. - Не странно ли вам  именно  у  Сапеги,  столь  разумного  и
рачительного  военачальника,  столь  честного  человека   и   достойного
гражданина, видеть такую слабость?
   - Как вечер наступит, так он другой человек  и  из  великого  гетмана
превращается в гуляку!
   - А знаете, почему мне так не нравятся эти пиры? - промолвил  Кмициц.
- Потому что  и  Януш  Радзивилл  тоже  имел  обыкновение  каждый  вечер
пировать. И представьте, удивительное совпадение: что ни пир, непременно
или какая беда случится, или придут дурные вести,  или  откроется  новая
гетманская измена. Слепой ли это случай или промысел божий - не знаю, но
только все беды сваливались на нас именно во время  пира.  Ей-богу,  под
конец до того дошло, что, чуть начнут накрывать на стол, нас, бывало, от
страха прямо в дрожь кидает.
   - Верно, черт подери! - подхватил  Харламп.  -  Но  это  было  еще  и
потому, что князь имел обыкновение как раз во  время  пира  оповещать  о
своих тайных переговорах с врагами отчизны.
   - Ну, - отозвался Заглоба, -  уж  в  этом  отношении  нам  за  нашего
Сапежку  можно  не  опасаться.  Уж  он-то  не  изменит,  голову  даю  на
отсечение.
   - Еще бы, тут и говорить  нечего!  Он  душа  благородная,  совсем  из
другого теста! - воскликнул Володыёвский.
   - А чего вечером недоглядит, исправит днем, - добавил Харламп.
   - Ну, так идемте же, - сказал Заглоба, - а то, по  правде  говоря,  я
уже чувствую vacuum <Пустоту (лат.).> в брюхе.
   Они вышли и, сев на коней, отправились к гетманской квартире, которая
была с другой стороны города, довольно далеко. Подъехав  ко  двору,  они
увидели там множество коней и целую ораву державших их  челядинцев,  для
которых была выставлена огромная бочка пива; челядинцы, перепившись, уже
завели  вокруг  бочки,  по  обыкновению,  свару.   Впрочем,   при   виде
подъезжавших рыцарей они попритихли,  тем  более  что  Заглоба  принялся
плашмя лупить саблей всех, кто попадался ему на пути,  восклицая  зычным
голосом:
   - К лошадям, бездельники! К лошадям! Вас тут на пир не приглашали!
   Сапега, как обычно,  принял  друзей  с  распростертыми  объятиями  и,
будучи уже слегка навеселе, тотчас принялся поддразнивать Заглобу:
   - Бью челом пану региментарию!
   - Бью челом пану виночерпию! - отвечал Заглоба.
   - А коли я виночерпий, то сейчас зачерпну тебе такого вина,  что  еще
бродит!
   - Не то вино  опасно,  которое  бродит,  а  то,  которое  гетмана  до
беспамятства доводит.
   Иные из гостей, слыша это, испугались, но Заглоба всегда  давал  волю
языку, когда видел, что гетман в хорошем настроении, Сапега же  питал  к
нему такую слабость, что не только не гневался, но  веселился  от  души,
призывая окружающих в свидетели того, как обходится с ним этот шляхтич.
   И начался пир, веселый и  шумный.  Сам  Сапега  то  пил  за  здоровье
гостей, то провозглашал здравицу  в  честь  короля,  гетманов,  в  честь
польского  и  литовского  войска,  в  честь  Чарнецкого  и   всей   Речи
Посполитой. Веселье росло, а с ним возрастал и  всеобщий  шум  и  гомон.
После здравиц настала очередь песен. Пар от разгоряченных тел смешивался
с винными парами. Не меньший шум стоял и во дворе, а вскоре послышался и
лязг  оружия.  Это  слуги  схватились  за  сабли.  Несколько   шляхтичей
выскочили во двор, желая призвать их к порядку, но неразбериха от  этого
только усилилась.
   И вдруг раздались столь громкие  крики,  что  даже  пирующие  в  доме
замолкли.
   - Что это? - спросил кто-то из полковников. - Не челядь же это орет?
   - А ну-ка,  милые  гости,  потише!  -  сказал  встревоженный  гетман,
прислушиваясь.
   - Это не просто спьяну кричат!
   Внезапно окна задрожали от орудийных раскатов и мушкетной пальбы.
   - Атака! - крикнул Володыёвский. - Противник пошел в наступление!
   - По коням! В сабли!
   Все повскакали с мест. В дверях сделалась давка, затем толпа офицеров
высыпала на майдан, крича вестовым, чтобы подавали лошадей.
   Но в суматохе нелегко было найти  своего  коня,  а  тем  временем  из
темноты неслись тревожные голоса:
   - Неприятель наступает! Котвич под обстрелом!
   И  каждый,  перескакивая  в  темноте  через  изгороди,  сломя  голову
помчался к своей  хоругви.  Тревога  быстро  распространилась  по  всему
лагерю. Не во всех хоругвях кони  были  под  рукой,  там-то  и  началось
замешательство. Толпы пеших и конных солдат, крича и галдя, топтались  в
кромешной тьме, налетали друг на друга, не могли  разобрать,  где  свои,
где противник. Кто-то кричал уже, что это наступает шведский  король  со
всею армией.
   В самом деле, по хоругви Котвича неожиданно и с большой силой  ударил
шведский отряд. Котвич по причине недомогания,  к  счастью,  на  пир  не
пошел и потому смог сдержать  первый  натиск,  но  вскоре  вынужден  был
отступить, так как численный перевес был на стороне нападающих,  которые
осыпали его огнем из мушкетов.
   Первым к нему на помощь пришел Оскерко со спешившимися драгунами.  На
выстрелы шведов загремели ответные выстрелы. Но и драгуны Оскерко  также
не могли  долго  выдерживать  натиск  врага  и  вскоре  начали  поспешно
отходить, устилая поле трупами. Дважды бросался Оскерко в бой, и  дважды
его драгуны, едва успевая отстреливаться, рассыпались по полю. Под конец
шведы разметали их во  все  стороны  и  неудержимым  потоком  хлынули  к
гетманской квартире. Из города выходил полк за полком; шла и  пехота,  и
кавалерия, выкатывались даже полевые  пушки.  Дело  шло  к  генеральному
сражению, которого, казалось, жаждал неприятель.
   Между тем Володыёвский, выбежав  из  квартиры  гетмана,  застал  свою
хоругвь уже на ходу; она бросилась на выстрелы по  первой  тревоге,  так
как всегда находилась  в  боевой  готовности.  Вел  ее  Рох  Ковальский,
который не был на пиршестве, как и пан Котвич, но по иной причине, - его
попросту не пригласили.  Володыёвский  велел  спешно  поджечь  несколько
сараев, чтобы осветить себе путь, и поскакал к месту боя.  По  дороге  к
нему присоединился Кмициц со своими грозными волонтерами  и  той  частью
татар, что не пошла в разъезд. Оба они подоспели как раз вовремя,  чтобы
спасти Котвича и Оскерко от полного разгрома.