клянусь жизнью, мы это сделаем! Мы пойдем на приступ  сейчас  же,  дайте
только я Бабинича благословлю.
   С этими словами король  взял  из  рук  ксендза  Цецишовского  золотое
распятие, в которое были вделаны  кусочки  святого  креста,  вознес  его
кверху и стал крестить далекий редут, окутанный огнем и дымом, повторяя:
   - Боже Авраама, Исаака и Иакова, смилуйся над народом твоим  и  спаси
погибающих! Аминь! Аминь! Аминь!

ГЛАВА XIII

   Начался  штурм  Краковского  предместья  со  стороны  Нового   Свята;
кровопролитный и не слишком успешный, он, однако,  достиг  своей  первой
цели, то есть отвлек внимание шведов от  редута,  где  засел  Кмициц,  и
позволил его людям  перевести  дух.  Поляки,  впрочем,  продвинулись  до
самого Казимировского дворца, но удержать его не смогли.
   С другой стороны они ударили на дворец Данилловичей  и  на  Гданьский
дом и также отступили. Опять погибло несколько сот  человек.  Одно  лишь
утешало короля: он видел, что  даже  ополчение  с  небывалой  отвагой  и
самоотвержением рвется на стены и что эти  попытки,  хоть  и  не  вполне
удачные, не только не обескуражили его бойцов, но, напротив, укрепили  в
них уверенность в победе.
   Но самым радостным событием тех дней явился приход Яна  Замойского  и
Чарнецкого. Первый привел из  Замостья  великолепную  пехоту  и  тяжелые
орудия, равных которым у шведов в Варшаве  не  было.  Второй,  как  было
уговорено  с  Сапегой,  оставил  часть  литовских  войск  и  подлясского
ополчения под командой Яна Скшетуского караулить армию  Дугласа,  а  сам
прибыл в Варшаву,  чтобы  принять  участие  в  генеральном  штурме.  Все
надеялись, - и Чарнецкий тоже разделял эту уверенность, - что этот штурм
будет последним.
   Тяжелые пушки были установлены на  редуте,  захваченном  Кмицицем,  и
тотчас принялись  обстреливать  стены  и  ворота,  с  первых  же  залпов
заставив умолкнуть шведские  единороги.  Тогда  эту  позицию  занял  сам
генерал Гродзицкий, а Кмициц вернулся к своим татарам.
   Не успел он доехать до своей квартиры,  как  его  вызвали  в  Уяздов.
Король в присутствии всего штаба вознес молодого  рыцаря  до  небес;  не
скупились на похвалы  и  сам  Чарнецкий,  и  Сапега,  и  Любомирский,  и
коронные гетманы. А он стоял перед ними в разорванной, обсыпанной землей
одежде,  с  почерневшим  от  порохового   дыма   лицом,   невыспавшийся,
измученный, но счастливый, что удержал редут, заслужил столько похвал  и
снискал великую славу у обоих войск.
   Поздравляли его вместе с другими и Володыёвский, и пан Заглоба.
   - Ты даже не знаешь, пан Анджей, - сказал ему маленький рыцарь, - как
сам король тебя почитает. Вчера пан  Чарнецкий  взял  меня  с  собой  на
военный совет. Говорили о  штурме,  а  потом  о  только  что  присланных
донесениях из Литвы, о тамошней войне и о бесчинствах, творимых Понтусом
и шведами. Стали советоваться, как бы  там  подлить  масла  в  огонь,  а
Сапега и говорит: "Лучше бы всего  послать  туда  несколько  хоругвей  и
человека, который сумеет стать для Литвы тем, чем в начале войны был для
Великой Польши Чарнецкий". А король в ответ: "Такой у  нас  есть  только
один - Бабинич". И все тотчас согласились.
   - В Литву, а особенно на  Жмудь,  я  поеду  с  величайшей  охотой,  -
ответил Кмициц. - Я и сам собирался просить об этом  короля,  хочу  лишь
дождаться, пока возьмем Варшаву.
   - Генеральный штурм назначен на завтра,  -  сказал,  подходя  к  ним,
Заглоба.
   - Знаю, а как себя чувствует Кетлинг?
   - Кто это? Гасслинг, что ли?
   - Это одно и то же,  у  него  два  имени,  как  принято  у  англичан,
шотландцев и у многих других народов.
   - Да, в самом деле, - ответил Заглоба. - А у испанца на  каждый  день
недели другое имя.  Твой  вестовой  сказал  мне,  что  Гасслинг,  он  же
Кетлинг, уже здоров; разговаривать начал, ходит, и лихорадка его прошла,
только есть поминутно просит.
   - А ты к нему заходил? - спросил Кмициц маленького рыцаря.
   - Не заходил, некогда было. До того ли тут перед штурмом!
   - Так пойдемте сейчас!
   - Ступай-ка выспись сначала! - сказал Заглоба.
   - Да, верно! Я едва на ногах стою!
   И пан Анджей, придя к себе, последовал совету Заглобы, тем более  что
и  Гасслинга  застал  спящим.  Зато  вечером  его  навестили  Заглоба  с
Володыёвским, и друзья расположились в просторном шалаше, который татары
построили для своего "багадыра".  Кемличи  разливали  старый,  столетний
мед, присланный Кмицицу королем, и они пили  его  с  превеликой  охотой,
потому что погода стояла жаркая. Гасслинг,  еще  бледный  и  изнуренный,
черпал, казалось, живительную силу в драгоценном напитке. Заглоба только
причмокивал и отирал пот со лба.
   - Гей! И грохочут же эти пушки! - промолвил,  прислушавшись,  молодой
шотландец. - Завтра вы пойдете на приступ... Хорошо  тому,  кто  здоров!
Благослови вас бог! Я не вашей крови и служил тому, кому  нанимался,  но
желаю победы вам. Ах, что за мед! Прямо новая жизнь в меня вливается...
   Так говорил он, отбрасывая со лба свои золотистые волосы и подымая  к
небу голубые глаза; а лицом он был совсем  еще  мальчик  и  дивно  хорош
собой. Заглоба даже умилился, глядя на него.
   - Хорошо ты, пан рыцарь, говоришь по-польски, не хуже любого из  нас.
Стань поляком, полюби нашу отчизну - достойное дело сделаешь, а  и  меду
будешь пить, сколько пожелаешь! Ты солдат, и король  наш  охотно  примет
тебя в подданные.
   - Тем более что я дворянин, - ответил Гасслинг.  -  Полное  мое  имя:
Гасслинг-Кетлинг оф  Элджин.  Моя  семья  ведет  свое  происхождение  из
Англии, хоть и осела в Шотландии.
   - Это все края далекие, заморские, здесь  человеку  как-то  приличнее
жить, - заметил Заглоба.
   - А я не жалуюсь. Мне здесь хорошо!
   -  Зато  нам  плохо!  -  объявил  Кмициц,  который  с  самого  начала
беспокойно ерзал по скамье. - Нам не терпится услышать, что творилось  в
Таурогах, а вы тут разглагольствуете, кто откуда родом.
   - Спрашивайте, я буду отвечать.
   - Часто ли ты видел панну Биллевич?
   На бледном лице Гасслинга вспыхнул и погас слабый румянец.
   - Каждый день, - ответил он.