взрывались, не давая подойти польскому подкреплению.
   - Во имя  отца,  и  сына,  и  святого  духа!  -  вскричал  король.  -
Тизенгауз! Смотри!
   - Ничего не видно, государь!
   - Да ведь там скоро ничего и не останется, кроме кучи изрытой  земли!
Ведь это верная гибель! Тизенгауз, ты знаешь, кто там засел?
   - Знаю, государь, Бабинич! Ну, если он уцелеет,  то  сможет  сказать,
что заживо побывал в аду.
   - Надо ему еще людей послать, генерал!
   - Приказ уже отдан, но им  трудно  подступиться,  гранаты  перелетают
через редут и рвутся все время с этой стороны.
   - Палите из всех пушек по стенам, дабы отвлечь неприятеля!
   Гродзицкий пришпорил коня и помчался к шанцам. Через минуту  по  всей
линии загремели пушки, а спустя короткое время  свежий  отряд  мазурских
пехотинцев вышел из окопов и бросился бегом к "кротовой норе".
   Король все стоял и смотрел. Наконец он воскликнул:
   - Надо  бы  дать  передышку  Бабиничу!  Кто  из  вас,  ваши  милости,
вызовется сменить его?
   В ту минуту при государе не было ни Скшетуских, ни  Володыёвского,  и
какое-то время все молчали.
   - Я! - отозвался вдруг Топор Грылевский,  шляхтич  из  легкой  конной
хоругви примаса.
   - Я! - подхватил Тизенгауз.
   - Я, я, я! - раздалось сразу десятка два голосов.
   - Кто первый вызвался, тот пусть и идет! - решил король.
   Топор Грылевский перекрестился, осушил манерку и поскакал.
   А король все стоял и смотрел на дымы, тучей накрывшие "кротовую нору"
и наподобие моста тянувшиеся от нее вверх, до самых  стен.  Редут  лежал
ближе к Висле и отлично был виден с высоты  крепостных  стен,  оттого  и
огонь был так ужасен.
   Тем временем гром пушек приутих, хотя гранаты  по-прежнему  описывали
кривые;  зато  мушкетные  выстрелы  загрохотали  так,  как  будто  сотни
здоровенных мужиков разом замолотили цепами.
   - Должно быть, снова пошли в атаку, - заметил Тизенгауз.  -  Если  бы
дым немного рассеялся, мы увидели бы пехоту.
   - Подъедем ближе, - сказал король и тронул поводья.
   За ним двинулись остальные, и так они проехали вдоль берега Вислы  от
Уяздова почти до самого Сольца, а  поскольку  дворцовые  и  монастырские
сады, сбегавшие к Висле, были еще зимою вырублены  шведами  на  дрова  и
ничто не заслоняло кругозора, то отсюда можно было и без подзорной трубы
разглядеть, что шведы действительно возобновили атаку.
   - Я скорей согласился бы сдать эту позицию, чем потерять Бабинича,  -
сказал вдруг король.
   - Бог охранит его! - молвил ксендз Цецишовский.
   - И пан  Гродзицкий  не  замедлит  послать  подкрепление!  -  добавил
Тизенгауз.
   Тут разговор был прерван появлением какого-то  всадника,  который  во
весь опор скакал к ним со стороны города. Тизенгауз,  обладавший  острым
зрением и невооруженным глазом видевший  лучше,  чем  иные  в  подзорную
трубу, схватился за голову и воскликнул:
   - Грылевский возвращается! Значит, Бабинич  погиб  и  редут  захвачен
противником!
   Король закрыл глаза руками; тем временем Грылевский подскакал, осадил
коня и, еле переводя дух, закричал:
   - Государь!
   - Что там? Он убит? - спросил король.
   - Бабинич говорит, что ему там хорошо и замены ему не надо, он просит
только прислать поесть, - у них с самого утра маковой росинки во рту  не
было!
   - Значит, жив?! - воскликнул король.
   - Говорит, что ему хорошо! - повторил Грылевский.
   Тут все, опомнясь от изумления, стали восклицать:
   - Ай да рыцарь!
   - Ай да удалец!
   А потом Грылевскому:
   - Эх, надо было все-таки остаться и  непременно  его  сменить.  И  не
стыдно было скакать назад? Труса, видать, спраздновал! Уж лучше бы и  не
вызывался!
   А Грылевский на это:
   - Государь! Тому, кто называет меня трусом, я готов ответить в  любую
минуту и любым оружием, но перед своим королем я обязан  оправдаться.  Я
побывал в самой "кротовой норе", на что, может, решился бы не каждый  из
тех, что здесь стоят,  да  мне  же  еще  и  досталось  от  Бабинича.  "А
проваливай ты, говорит, братец, ко всем чертям! Я тут  делом  занят,  из
кожи, говорит,  вон  лезу,  некогда  мне  с  тобой  разговаривать.  Сам,
говорит, командовать буду, сам и славу добуду,  делиться  ни  с  кем  не
желаю. Мне тут, говорит, хорошо, я тут и останусь, а тебя  велю  вывести
за валы! Чтоб  тебе,  говорит,  провалиться!  Нам  жрать  охота,  а  они
командира вместо еды присылают!" Что мне оставалось делать, государь!  Я
даже его злости не удивляюсь, - они от усталости прямо с ног падают!
   - Ну, и как? - спросил король. - Удержится он там?
   - Такая отчаянная голова? Где он только не удержится! Забыл  сказать,
что еще мне вдогонку вот что крикнул: "Я  и  неделю  здесь  просижу,  не
дамся, лишь бы еда была!"
   - А можно ли там высидеть?
   - Государь, там  сущее  светопреставление!  Гранаты  рвутся  одна  за
другой, осколки чертовы так и свищут мимо ушей, земля  вся  изрыта,  дым
глотку забивает! От ядер песок, дерн так и сыплются,  знай  отряхивайся,
не то завалит. Погибло их там много, а кто жив остался, лежат в  окопах,
наделали себе  из  кольев  загородки,  укрепили  их  землей  и  за  ними
укрываются. Шведы очень  тщательно  строили  этот  редут,  а  теперь  он
обратился против них же. Еще при мне подошла пехота пана Гродзицкого,  и
теперь там опять сражение.
   - Раз нельзя идти на стены, пока нет пролома, - сказал король,  -  то
мы сегодня же ударим по дворцам Краковского предместья; это вернее всего
отвлечет шведов.
   - Дворцы также сильно укреплены, это  теперь  настоящие  крепости,  -
заметил Тизенгауз.
   - Но из города к ним на помощь никто  не  поспешит,  шведы  всю  свою
ярость устремили на Бабинича, - возразил король. -  И  мы  это  сделаем,