- О, чтоб тебя... Хоть бы кто язык тебе отрезал!
   - А чем бы я тогда прославлял Сапегины победы?
   Понурился тут гетман и сказал:
   - Эх, братец, оставь! И без тебя хватает таких, кто, позабыв все  мои
перед отчизной заслуги, измывается надо мной, как  может.  И  долго  еще
люди будут меня осуждать, знаю сам, а ведь если  б  не  злосчастные  эти
ополченцы, все могло обернуться иначе. Вот, говорят, Сапега за  утренней
трапезой неприятеля прозевал,  а  ведь  с  этим  неприятелем  не  смогла
справиться вся Речь Посполитая!
   Слова гетмана несколько смягчили Заглобу.
   - Таков уж наш обычай, - сказал он, - во всех неудачах  первым  делом
винить вождя. За трапезу порицать тебя  не  стану,  перед  трудным  днем
подкрепиться не грех. Пан Чарнецкий - великий воин,  но,  на  мой  вкус,
есть у него один недостаток: войско свое он и на завтрак, и на  обед,  и
на ужин кормит сплошь одной шведятиной. Конечно,  воюет  он  лучше,  чем
кухарит, а все же это нехорошо, - ведь от этой пищи и самому закаленному
рыцарю скоро воевать расхочется.
   - Чарнецкий, верно, крепко на меня сердит?
   - Э!.. Не очень! Сначала, правда, пошумел, но как узнал,  что  войско
цело, так сразу  и  сказал:  "Ну,  знать,  такова  воля  божья!  Ничего,
говорит, с каждым может случиться; если  б,  говорит,  все  у  нас  были
похожи на Сапегу, страна наша уподобилась бы родине Аристида".
   - Я бы за Чарнецкого всю кровь свою отдал!  -  воскликнул  гетман.  -
Другой рад был бы удвоить собственную славу ценою  моего  унижения,  тем
более после победы, которую сам только  что  одержал,  но  Чарнецкий  не
таков!
   - Всем он хорош, слов нет, да только стар я уже для той службы, какой
он  требует  от  солдата,  особенно  же  для  купаний,  которые  он  нам
устраивал.
   - Так ты рад, что вернулся ко мне?
   - И рад и не рад, ибо разговоров про еду много, а самой еды что-то не
видать.
   - Сейчас сядем за стол. А что пан Чарнецкий намерен делать дальше?
   - Пойдет в Великую Польшу,  подсобит  тамошним  горемыкам,  а  оттуда
двинется на Стенбока и в Пруссию  -  авось  Гданьск  даст  ему  пушек  и
пехоты.
   - Гданчане - настоящие патриоты! Пример для всей Речи Посполитой! Ну,
так мы встретимся с Чарнецким под  Варшавой,  я  тоже  туда  пойду,  вот
только под Люблином придется немного задержаться.
   - А что, его опять шведы заняли?
   - Несчастный город! Уж и не знаю, сколько  раз  он  побывал  в  руках
неприятеля. Тут прибыла депутация от люблинской  шляхты,  сейчас  придут
просить, чтобы я их выручил. Но  мне  надо  отправить  письмо  королю  и
гетманам, придется им подождать.
   - В Люблин и я охотно пойду, уж очень там  бабы  хороши,  гладкие  да
пышные. Даже каравай бесчувственный, и  тот  от  удовольствия  краснеет,
когда этакая бабенка прижмет его к груди, чтоб нарезать!
   - Экий турка!
   - Ваша милость человек пожилой, вам это непонятно, а мне до  сих  пор
каждый год в мае приходится кровь себе пускать.
   - Да ведь ты постарше меня будешь!
   - Старше лишь опытом, не годами, а что я сумел conservare  juventutem
meam <Сохранить свою молодость  (лат.).>,  это  верно,  тут  мне  многие
завидуют. Давайте, ваша милость, я сам приму депутацию, пообещаю, что мы
скоро придем им на помощь, пусть утешатся бедные люблинцы, а потом мы  и
бедных люблянок утешим.
   - Ладно, - сказал гетман, - а я пойду отправлять письма.
   И вышел.
   Тотчас  впустили  люблинскую  депутацию,  которую  Заглоба  принял  с
чрезвычайной важностью и достоинством, обещал  помочь,  однако  поставил
условие: люблинцы должны были снабдить войско провиантом,  а  главное  -
всевозможными напитками. Затем он пригласил их от имени воеводы на ужин.
Послы были довольны, так  как  войска  еще  той  же  ночью  выступили  к
Люблину. Гетман сам торопил и подгонял, так хотелось ему новыми военными
успехами смыть с себя сандомирский позор.
   Началась осада, но дело подвигалось медленно. Все  это  время  Кмициц
обучался фехтовальному искусству у  Володыёвского  и  делал  необычайные
успехи. Пан Михал, зная,  что  эта  паука  обратится  против  Богуслава,
открывал  ученику  все  свои  тонкости,  без  малейшей  утайки.  Нередко
случалось им применять эти уроки и на практике, они вызывали из крепости
шведов на поединок и порубили их великое множество. Вскоре Кмициц достиг
такого совершенства, что не уступал самому Яну Скшетускому,  а  во  всем
Сапегином войске не  было  никого,  кто  мог  бы  помериться  силами  со
Скшетуским. И  тут  его  обуяло  такое  страстное  желание  сразиться  с
Богуславом, что он едва мог  усидеть  под  Люблином,  тем  более  что  с
приходом весны к нему вернулись силы и здоровье.
   Все его раны зажили, он перестал  харкать  кровью,  в  душе  закипела
прежняя удаль,  и  глаза  засверкали  прежним  огнем.  Лауданцы  сначала
косились на него, но задевать  не  смели,  сдерживаемые  железной  рукой
Володыёвского, позднее же, видя, каковы его поступки и дела, примирились
с ним совершенно, и даже Юзва Бутрым, злейший его враг, говорил:
   - Кмицица  больше  нет,  есть  Бабинич,  а  Бабинич  пусть  живет  на
здоровье!
   Наконец, к  величайшей  радости  всего  войска,  люблинский  гарнизон
сдался и Сапега двинулся к Варшаве. По дороге гетман получил  донесение,
что сам Ян Казимир вместе с гетманами и со свежими войсками  спешит  ему
на помощь Пришли вести и из Великой Польши, от Чарнецкого, который также
спешил к столице. Войска, разбросанные по всей стране, теперь  сходились
к Варшаве, подобно тучам, разбросанным по небосводу, которые сходятся  и
соединяются в одну огромную тучу, готовую разразиться бурей,  громами  и
молниями.
   Сапега шел через Желехов, Гарволин  и  Минск  <Прим.>  до  седлецкого
тракта, чтобы там соединиться с подлясским ополчением. Ополченцев принял
под свою команду  Ян  Скшетуский,  который  жил,  правда,  в  Люблинском
воеводстве, но близ границы с Подлясьем, и потому  был  хорошо  известен
тамошней шляхте, уважавшей в нем одного из самых  славных  рыцарей  Речи
Посполитой. И вскоре его стараниями  из  этой  шляхты,  воинственной  от
природы, образовались хоругви, ничем не уступавшие регулярной армии.
   А покуда они скорым маршем двигались от Минска  к  Варшаве,  стремясь
дойти до Праги за один день. Погода  благоприятствовала  походу.  Порой,