стал громко всхлипывать; потом вдруг обернулся к Роху:
   - Тише! Чего ревешь?
   - А сами вы, дядя, разве не ревете?
   - Реву, честное слово, реву!.. Право же, стыдно мне было за нашу Речь
Посполитую... Но теперь я ее ни на какую другую не променяю!.. Сто тысяч
всадников, как из-под земли. Попробовали бы  другие  этак!  Слава  богу,
опомнились! Слава богу, слава богу!..
   Заглоба  не  намного  ошибся,  так  как  под  Варшавой  действительно
собралось около семидесяти тысяч человек, не считая дивизии  Чарнецкого,
которая еще не подошла, и всяческой армейской прислуги, которая во время
боя тоже бралась за оружие и которой в  обоих  войсках  было  бессчетное
множество.
   Поздоровавшись  и  наскоро  осмотрев  литовское  войско,  король,  ко
всеобщему восторгу, поблагодарил людей Сапеги за верную службу, а  затем
поехал в Уяздов <Прим.>; войска же заняли назначенные позиции. Некоторые
хоругви остались на Праге, другие разместились вокруг  города.  Огромный
обоз переправлялся через Вислу вплоть до следующего дня.
   Назавтра  окрестности  города  забелели  от  шатров,  казалось,  снег
покрывает землю, на окрестных лугах ржали неисчислимые  табуны  лошадей.
За войском тянулись купцы - армяне, евреи, татары;  рядом  с  осажденным
городом на равнине вырос другой, еще более обширный и шумный.
   Шведы, пораженные видом огромной армии польского короля, в первые дни
не устраивали никаких вылазок, так что артиллерийский генерал Гроздицкий
мог спокойно объезжать город и составлять план осады.
   На следующий день по его указаниям прислуга начала насыпать шанцы; на
них временно устанавливали легкие пушки, так  как  тяжелые  должны  были
подойти через несколько недель.
   Король  Ян  Казимир  послал  к  старому  Виттенбергу   парламентеров,
предлагая ему сдать город и сложить оружие,  причем  на  столь  выгодных
условиях,  что  это  возбудило  недовольство  в  войске.  Больше   всего
возмущался и будоражил других  Заглоба,  питавший  к  вышепоименованному
генералу особенную ненависть.
   Виттенберг, как легко было предвидеть, отверг предложенные условия  и
решил защищаться до последней капли  крови,  предпочитая  погибнуть  под
развалинами города, чем отдать его королю.  Многочисленность  осаждающих
войск ничуть не пугала его: он знал,  что  излишнее  количество  их  при
осаде скорее помеха, чем подмога. Очень скоро ему донесли также,  что  в
польском лагере нет ни одного осадного орудия, тогда  как  у  шведов  их
было более чем достаточно, не говоря уже о неистощимых запасах пороха  и
снарядов.
   Да, собственно,  в  том,  что  шведы  будут  яростно  защищаться,  не
сомневался никто. Ведь Варшава  служила  им  складом  добычи.  Несметные
сокровища, награбленные в замках, костелах, монастырях  и  городах  всей
Речи Посполитой, свозились в столицу, откуда их по  частям  переправляли
на судах в Пруссию и дальше,  в  Швецию.  Теперь  же,  когда  возмущение
охватило  всю  страну  и  в  замках,  охраняемых  небольшими   шведскими
гарнизонами, стало небезопасно, в Варшаву  свозили  награбленного  добра
еще больше. А шведский  солдат  охотнее  расставался  с  жизнью,  чем  с
добычей.  Эти  нищие,  дорвавшиеся  до  сокровищ  богатого   края,   так
распоясались, что свет не видел  грабителей  более  алчных.  Сам  король
прославился своей жадностью, генералы следовали его примеру, а  всех  их
превосходил Виттенберг. Там, где можно было поживиться, офицеры забывали
и рыцарскую честь,  и  приличествующее  командирам  достоинство.  Брали,
вымогали, грабили все, что только попадалось под руку. В  самой  Варшаве
полковники высокого  чина  и  благородного  происхождения  не  стыдились
продавать  водку  и  табак  собственным  солдатам,  набивая   мошну   их
жалованьем.
   В Варшаве сидели теперь взаперти именитейшие шведские  военачальники,
и это также должно было  побуждать  шведов  к  упорной  обороне.  Прежде
всего, был там сам Виттенберг, второй после Карла полководец  и  первый,
кто вступил в пределы Речи Посполитой и победой под Уйстем способствовал
ее падению. За это в Швеции его ждал триумф победителя.  Кроме  него,  в
городе находился канцлер Оксеншерна, известный в целом свете политик, за
свою честность уважаемый даже врагами Его называли королевской Минервой,
поскольку именно его советам Карл  был  обязан  всеми  своими  успешными
переговорами.  Были  также  генералы:  Врангель-младший,  Горн,  Эрскин,
Левенгаупт-второй, а кроме того, множество  высокородных  шведских  дам,
что приехали вслед за мужьями в этот край, словно в свое новое поместье.
   Итак, шведам, было что  защищать.  Король  Ян  Казимир  понимал,  что
осада,  особенно  при  отсутствии  тяжелых  орудий,   будет   долгая   и
кровопролитная; понимали это и гетманы, но войско было иных мыслей. Едва
пан Гродзицкий кое-как насыпал шанцы, едва подвел их поближе  к  стенам,
как к королю потянулись одна за другой депутации от хоругвей,  чтобы  он
разрешил добровольцам идти на штурм. Долго королю пришлось объяснять им,
что саблями крепостей не добывают, прежде чем удалось слегка умерить  их
пыл.
   А пока решено было,  насколько  возможно,  ускорить  осадные  работы.
Войско, которому не дали идти на штурм, со всем жаром  трудилось  бок  о
бок с лагерною прислугой. Шляхта из самых прославленных хоругвей,  -  да
что там! - даже  офицеры  возили  тачки  с  землей,  таскали  ивняк  для
постройки фашин, рыли подкопы. Не раз шведы пытались  помешать  работам,
дня не проходило без вылазки, но едва шведские мушкетеры показывались  в
воротах,  как  поляки,  работавшие  на  шанцах,  бросали  тачки,  связки
хворосту, лопаты, кирки и так яростно кидались  на  врага  с  саблями  в
руках, что неприятель вынужден был с величайшей  поспешностью  отступать
за крепостные стены. Народу  в  этих  стычках  гибло  множество,  рвы  и
пустыри вплоть до самых шанцев усеяны были могилами, где хоронили убитых
в  краткие  минуты  затишья.  Под  конец  уже  и  времени  не  стало  на
погребенье, - трупы валялись прямо на земле, и исходившее от них ужасное
зловоние проникало в город и в лагерь осаждающих.
   Несмотря на величайшие трудности, в королевский  лагерь  каждый  день
пробирались горожане, сообщая, что  делается  в  городе,  и  на  коленях
умоляя поспешить со штурмом. У шведов  еще  были  съестные  припасы,  но
жители умирали с голоду на улицах,  изнывали  от  лишений  и  произвола,
чинимого шведским гарнизоном.  Каждый  день  из  города  доносилось  эхо
выстрелов,  -  это,  как  передавали  беженцы,  расстреливали   горожан,
подозреваемых в сочувствии своему королю. Волосы вставали  дыбом  от  их
рассказов.  По  словам  беженцев,  все  население  -  больные,  женщины,
младенцы, старики, - ночует на улицах, так как шведы повыгоняли их из их
жилищ, а в домах пробили от стены к стене проходы, чтобы в случае,  если