пить. А тут и музыка загремела и сам воевода открывает танцы.
   - Ужо я ему задам танцы! - вставил Заглоба.
   - Тише! - сердито сказал Чарнецкий.
   - Меж тем с берега опять прибегают с донесением: шведы что-то  сильно
расшумелись. Воеводе все нипочем! Трах оруженосца по уху: "Не лезь, куда
не просят!" Проплясали мы до рассвета, потом проспали до полудня. А  как
проснулись, видим - у шведов выросли мощные шанцы,  а  на  шанцах  стоят
тяжелые пушки, картоуны <Прим.>, и постреливают время от времени.  А  уж
ядра - не ядра, а целые ведра! Хлопнет такое одно - в глазах темно...
   -  Не  балагурь,  -  одернул  его  Чарнецкий,   -   не   с   гетманом
разговариваешь!
   Харламп сильно смутился и продолжал так:
   - В полдень выехал сам воевода, а шведы под прикрытием  своих  шанцев
уже начали строить мост. Строили до самого вечера, и это нам  показалось
весьма удивительно, ну, думаем, построить они его построят, но ведь  как
им по нему перейти! На другой день смотрим, все строят. Тут уж и воевода
начал готовить войска к бою, решив, что без баталии не обойдется...
   - На самом же деле мост был только для отвода глаз,  а  переправились
они ниже, по другому мосту, и ударили на вас с  фланга?  -  прервал  его
Чарнецкий.
   Харламп только вытаращил глаза и рот открыл от изумления; наконец  он
проговорил:
   - Так вы уже получили донесение, ваше превосходительство?
   - Что и толковать! - прошептал Заглоба. - В военном деле  наш  старик
собаку съел, любой маневр разгадает, словно своими глазами видел!
   - Продолжай! - приказал Чарнецкий.
   - Наступил вечер. Войска стояли наготове,  однако  с  первой  звездой
гетман снова сел пировать. Меж тем шведы в то же утро  переправились  по
другому мосту, построенному ниже, и сразу  пошли  в  наступление.  Ближе
всех к ним стоял со своей хоругвью Кошиц, отличный боец. Он и принял  на
себя удар. На помощь ему бросились ополченцы, стоявшие по соседству,  но
шведы пальнули по ним из пушек - они и давай бог ноги!  Кошиц  погиб,  и
людей у него порядочно перебили. А ополченцы гурьбой ворвались в лагерь,
и вот тут-то и началась суматоха. Сколько было у нас  готовых  хоругвей,
все пошли на шведа, да все без толку, мы еще и пушки  потеряли.  Будь  у
короля побольше артиллерии и пехоты, разбили бы они нас в  пух  и  прах,
но, на наше счастье, большинство его пеших полков вместе с пушками  ушли
ночью на челнах, а мы об этом и понятия не имели.
   - Недоглядел Сапежка! Так я и знал! - воскликнул Заглоба.
   - К нам в руки попало королевское письмо, которое обронили  шведы,  -
сказал Харламп. - В нем, по словам  читавших,  говорится,  будто  король
намерен пойти в Пруссию, взять там войска курфюрста и с  ними  вернуться
назад, ибо, как он пишет, одними шведскими силами ему не обойтись.
   - Знаю, - ответил Чарнецкий, - пан Сапега прислал мне это письмо. - И
негромко, словно бы про себя, пробормотал:  -  Придется  и  нам  за  ним
следом в Пруссию идти.
   - А я что все время говорю? - подхватил Заглоба.
   Чарнецкий задумчиво посмотрел на него, а вслух сказал:
   - Не посчастливилось! Не успел я вовремя под Сандомир, а то бы вдвоем
с гетманом никого оттуда живьем не выпустили... Ну ладно,  что  пропало,
того не воротишь. Войне суждено продлиться, но рано или поздно придет ей
конец, а с нею и нашим супостатам.
   - Так и будет! - хором воскликнули рыцари.
   И  сердца  их,  перед  тем  исполненные  сомнений,  вновь  загорелись
надеждой.
   Тут Заглоба торопливо шепнул что-то на ухо  арендатору  Вонсоши,  тот
исчез за дверью и через минуту вернулся, неся в руках жбан. Володыёвский
низко поклонился каштеляну.
   - Окажите великую милость своим верным солдатам... - начал он.
   - Я охотно выпью с вами, - сказал Чарнецкий, - и  знаете,  по  какому
случаю? По случаю нашего с вами прощанья.
   - Как так? - вскричал изумленный Володыёвский.
   - Сапега пишет, что лауданская хоругвь принадлежит литовскому  войску
и послал он ее лишь сопровождать короля. А теперь она нужна ему  самому,
в  особенности  офицеры,  коих  у  него  большая  нехватка.   Друг   мой
Володыёвский, ты знаешь,  как  я  тебя  люблю,  и  тяжело  мне  с  тобой
расставаться, но в письме есть для  тебя  приказ.  Правда,  Сапега,  как
человек учтивый, прислал его мне, на мое усмотрение. Я мог бы его тебе и
не показывать... Ну и ну, удружил мне пан гетман! Да  лучше  бы  он  мою
самую  острую  саблю  сломал...  Однако  ж  именно  потому,  что  Сапега
полагается на мою любезность, я отдаю этот приказ тебе. Вот он, возьми и
исполни свой долг. За твое здоровье, сынок!
   Володыёвский снова низко поклонился каштеляну и осушил кубок. Он  был
так опечален, что не мог вымолвить ни слова, а когда каштелян обнял его,
по желтым усикам пана Михала ручьем потекли слезы.
   - Лучше бы  мне  умереть!  -  горестно  воскликнул  он.  -  Я  привык
побеждать под твоим началом, мой возлюбленный вождь, а  как  там  будет,
еще неизвестно...
   - Да плюнь ты, Михась, на приказ! - сказал взволнованный Заглоба, - Я
сам напишу Сапежке и намылю ему голову.
   Но пан Михал был прежде всего солдатом, поэтому Заглобе же от него  и
досталось:
   - Эх, пан Заглоба, старая вольница! Молчи  уж  лучше,  коли  дела  не
понимаешь! Служба есть служба!
   - То-то и оно! - заключил Чарнецкий.

ГЛАВА XI

   Заглоба,  представ  перед  гетманом,  не  ответил  на  радостное  его
приветствие, а заложил руки за спину, выпятил губы и устремил на  Сапегу
взор, полный справедливого негодования. Гетман, видя  Заглобину  мину  и
предвкушая потеху, обрадовался еще больше и тотчас заговорил:
   - Как дела, старый плут? Ты что это носом крутишь, словно  тут  плохо
пахнет?
   - Кислой капустой пахнет по всему Сапегину стану!
   - Капустой? Это отчего же, скажи на милость?
   - Да, видно, от тех капустных кочнов, что шведы тут нарубили.
   - Ишь ты! До чего же скор на укор! Жаль, что и тебя не зарубили!
   - Тот, под чьим началом я служил, сам бьет врага, а своих под нож  не
подставляет.