с восхищением, особенно на пехотные полки, славившиеся на весь мир своей
стойкостью и мужеством. Садовский тем  временем  рассказывал,  кого  они
видят на своем пути.
   -  Это  смаландский  полк  королевской  гвардии.  А  это  -  отборная
далекарлийская пехота.
   - Господи! А это что за монстры! - вскричал вдруг Заглоба,  показывая
на маленьких человечков с оливковой кожей и черными, свисающими  на  уши
волосами.
   - Это лапландцы, самый дальний гиперборейский народец.
   - Да годятся ли они для боя? Я мог бы, кажется,  взять  по  тройке  в
каждую руку и лбами их до тех пор стукать, пока руки не устанут.
   - Мог бы запросто, ваша милость! В бою от них никакого  толку.  Шведы
возят их за собой для услужения, да и просто как диковинку. Зато колдуны
они  exquisitissimi  <Превосходные  (лат.).>,  каждому  прислуживает  по
меньшей мере один дьявол, а иным и по пять сразу.
   - Откуда же у них такая дружба со злыми  духами?  -  спросил  Кмициц,
осеняя себя крестным знамением.
   - В тех краях, где они живут, ночь долгая, длится когда  по  полгода,
когда и больше, ну  а  ночью,  как  известно,  с  дьяволом  легче  всего
договориться.
   - А душа у них есть?
   - Не знаю, но думаю,  что  они  более  подобны  animalibus  <Животным
(лат.).>.
   Кмициц подъехал ближе, схватил одного лапландца  за  шиворот,  поднял
его кверху, точно кошку, и с любопытством оглядел, а потом  поставил  на
землю и сказал:
   - Если  б  король  подарил  мне  такого  красавца,  я  велел  бы  его
прокоптить и подвесить в оршанском костеле, - там диковинок много,  даже
яйцо страуса есть.
   - А вот в Лубнах в приходском костеле была челюсть не то кита, не  то
великана, - вставил Володыёвский.
   - Поехали скорей, не то еще наберемся от них какой-нибудь пакости!  -
заторопил Заглоба.
   - Едем! - повторил Садовский. - Строго говоря, я должен был бы надеть
вам на голову мешки, но нам  скрывать  нечего,  а  что  вы  видели  наши
укрепления, так это нам только на руку.
   Рыцари пришпорили коней и вскоре очутились перед гожицкой усадьбой. У
ворот они спрыгнули наземь и, сняв шапки, дальше пошли пешком, ибо перед
домом увидели самого короля.
   Множество генералов и самых блестящих офицеров  окружало  его.  Здесь
были и старый Виттенберг, и Дуглас,  и  Левенгаупт,  Миллер,  Эриксен  и
много других. Все они сидели на крыльце, несколько  позади  королевского
кресла, и развлекались любопытным состязанием, которое было устроено  по
приказу короля. Рох как раз только что  уложил  двенадцатого  рейтара  и
теперь стоял, весь потный, тяжело дыша, в  разорванном  кунтуше.  Увидев
своего дядюшку вместе с Кмицицем и Володыёвским, он  решил,  что  и  они
попали в плен, горестно выпучил глаза, разинул рот  и  уже  шагнул  было
вперед, но Заглоба знаком велел ему стоять спокойно, а сам с  товарищами
приблизился к королю.
   Садовский начал представлять  посланников,  а  они  низко  кланялись,
соблюдая обычай и правила этикета. Затем Заглоба  вручил  королю  письмо
Чарнецкого.
   Тот взял письмо и  стал  читать;  тем  временем  друзья,  никогда  не
видевшие шведского короля, с любопытством разглядывали его.  Перед  ними
сидел человек в расцвете лет, столь смуглый лицом, словно рожден  был  в
Италии или Испании. Черные как вороново крыло  волосы  длинными  буклями
спадали до самых плеч. Блеском и цветом глаз  король  напоминал  Иеремию
Вишневецкого, однако брови у него были сильно подняты кверху, словно  он
постоянно чему-то удивлялся. Там же, где брови  сходились,  лоб  выпирал
крутыми буграми, что сообщало всему его облику нечто  львиное;  глубокая
складка на переносице, которая не разглаживалась даже  тогда,  когда  он
смеялся, придавала лицу короля угрожающее и  гневное  выражение.  Нижняя
губа, как и у Яна Казимира, сильно выступала у него вперед, но все  лицо
было жирнее, с более тяжелым подбородком. Усы он носил в виде шнурочков,
слегка  утолщающихся  на  концах.  Ведь  его  облик   выдавал   личность
исключительную, одного из тех владык, под кем стонет земля. Была в нем и
царственная властность, и надменность, и  львиная  сила,  и  мощный  ум,
одного лишь  ему  недоставало:  хоть  благосклонная  улыбка  никогда  не
сходила с его уст,  не  было  в  нем  той  душевной  доброты,  что,  как
светильник в  алебастровой  урне,  изнутри  озаряет  лицо  ясным  теплым
светом.
   Он сидел в кресле, скрестив ноги, могучие икры которых обрисовывались
под черными чулками, и, часто моргая по своей привычке, с улыбкой  читал
письмо Чарнецкого. Вдруг он поднял глаза,  взглянул  на  пана  Михала  и
сказал:
   - Я сразу узнал тебя, рыцарь: это ты сразил Каннеберга.
   Все взоры мгновенно  обратились  к  Володыёвскому,  а  тот  шевельнул
усиками, поклонился и ответил:
   - Вашего королевского величества покорный слуга.
   - В каком чине служишь?
   - Полковник лауданской хоругви.
   - А прежде где служил?
   - У воеводы виленского.
   - И оставил его, равно как и прочие? Ты изменил и ему и мне.
   - Я присягал своему королю, не вашему величеству.
   Карл ничего не ответил, все вокруг нахмурились, все  взоры  испытующе
впились в пана Михала,  но  тот  стоял  спокойно,  только  знай  усиками
пошевеливал.
   Внезапно король заговорил снова:
   - Что ж, рад познакомиться со столь отважным рыцарем. Каннеберг у нас
слыл непобедимым в единоборстве. Ты, должно  быть,  первая  сабля  среди
поляков?
   - In universo, - сказал Заглоба.
   - Не последняя, - ответил Володыёвский.
   - Приветствую вас, господа. Я весьма почитаю Чарнецкого, как великого
полководца, хоть он и не сдержал своего  слова,  ибо  должен  был  бы  и
сейчас еще спокойно сидеть в Севеже.
   - Ваше величество! - возразил ему Кмициц. - Не Чарнецкий,  а  генерал
Миллер первый нарушил уговор, захватив полк королевской пехоты Вольфа.
   Миллер выступил  вперед,  посмотрел  на  Кмицица  и  принялся  что-то