Матерь божья!
   Между тем выстрелы на противоположном  берегу  начали  стихать,  огни
постепенно гасли, и через час настала мертвая тишина. Заглоба метался по
берегу, словно курица, высидевшая утят, и рвал остатки волос на  голове.
Но напрасно ждал он, напрасно причитал. Над рекой  посветлело,  потом  и
солнце взошло, а Рох все не возвращался.

ГЛАВА VIII

   На следующий день Заглоба, сам не свой от горя, пошел к Чарнецкому  и
стал просить его отправить кого-нибудь к шведам, - пусть разведают,  что
сталось с Рохом, жив ли он, томится ли в неволе иль заплатил головой  за
свою безрассудную смелость.
   Чарнецкий охотно согласился на просьбу  Заглобы,  -  он  очень  любил
старика. Желая утешить его, он прибавил:
   - Думается мне, что твой племянник жив, иначе вода бы его вынесла.
   - Дай бог! - печально ответил Заглоба. - Да ведь таких, как он,  вода
не скоро выносит, ибо у него не только рука была  тяжелая,  но  и  башка
оловянная, он своим поступком лишний раз это доказал.
   - Что правда, то  правда,  -  согласился  Чарнецкий.  -  По  совести,
следовало бы, коль он жив, привязать его к конскому хвосту да  протащить
по майдану за самовольство. Оно  ведь  и  в  шведском  лагере  поднимать
тревогу надлежит только по моему приказу, а он оба  лагеря  взбудоражил,
да без всякой команды. Это что же такое! Народное ополчение  или  базар,
где каждый делает, что ему вздумается?
   - Провинился он, assentior. Я сам его накажу,  пусть  только  господь
вернет его нам!
   - Так и быть, прощу его в память о рудницких подвигах.  У  нас  много
пленников для обмена, офицеры куда родовитей Ковальского. Так поезжай же
к шведам и потолкуй с ними насчет обмена.  Я  отдам  за  него  двоих,  а
потребуется, так и троих, лишь бы ты не убивался. Приходи ко мне, я  дам
тебе письмо к королю, - и с богом!
   Обрадованный Заглоба бросился в шатер Кмицица и  рассказал  обо  всем
товарищам. Пан Анджей и Володыёвский тотчас закричали, что хотят ехать с
ним, так как обоим любопытно было посмотреть на шведов, а Кмициц к  тому
же мог быть очень  полезен,  ибо  изъяснялся  по-немецки  почти  так  же
свободно, как и по-польски.
   Приготовленья  заняли  немного  времени.  Чарнецкий,   не   дожидаясь
Заглобы, сам прислал с оруженосцем письмо, и друзья,  захватив  с  собой
трубача и привязав к шесту белый платок, сели в лодку и отчалили.
   Некоторое время все молчали, лишь  весла  поскрипывали  в  уключинах;
потом Заглоба беспокойно заерзал и наконец сказал:
   - Пора бы уже трубачу трубить, а то ведь не посмотрят,  мерзавцы,  на
белый флаг, возьмут да и выстрелят!
   - Да полно, что ты, пан Заглоба, -  успокаивал  его  Володыёвский,  -
послов уважают даже варвары, а шведы - народ учтивый.
   -  А  я  говорю,  пусть  трубит!  Стрельнет  какой-нибудь  молокосос,
продырявит нам лодку, и пожалуйте в воду, а вода-то холодная! Не желаю я
из-за ихней учтивости мокнуть!
   - Вот уже и часовых видно! - показал Кмициц.
   Трубач затрубил, возвещая прибытие послов. Лодка  понеслась  быстрее;
на берегу  тотчас  началось  оживленное  движение,  и  вскоре  показался
верховой офицер в желтой  кожаной  шляпе.  Подъехав  к  самой  воде,  он
прикрыл рукой глаза от солнца и стал всматриваться вдаль.
   Шагах в пятнадцати от берега Кмициц в знак  приветствия  снял  шапку,
офицер тоже вежливо поклонился.
   - Послание от пана Чарнецкого  его  величеству  шведскому  королю!  -
крикнул пан Анджей, размахивая письмом.
   Лодка пристала к берегу.
   При виде послов береговая стража взяла на  караул.  Тут  пан  Заглоба
совсем успокоился, придал своему лицу приличное случаю важное  выражение
и заговорил по-латыни:
   - Прошлой ночью схвачен был на вашем берегу некий рыцарь,  мы  желали
бы получить его обратно.
   - Я по-латыни не понимаю, - ответил офицер.
   - Невежда! - буркнул Заглоба.
   Офицер обратился к пану Анджею.
   -  Король  находится  в  другом  конце  лагеря,  -   сказал   он.   -
Соблаговолите, господа,  подождать  здесь,  а  я  поеду  доложить,  -  и
поворотил коня.
   Посланцы стали осматриваться  вокруг.  Лагерь  был  очень  велик,  он
занимал весь обширный треугольник между Саном и Вислой. У вершины  этого
треугольника лежал Пнев, по углам с одной стороны Тарнобжег, с другой  -
Розвадов.  Разумеется,  охватить  взором  все  это   пространство   было
невозможно, однако всюду, куда ни кинь взгляд, видны были шанцы,  окопы,
земляные насыпи и фашины, а на них  пушки  и  солдаты.  В  самом  сердце
лагеря, в  Гожицах,  находилась  королевская  квартира;  там  же  стояли
основные силы шведской армии.
   - Ничего мы с ними не сделаем, разве только голод их выгонит  отсюда,
- сказал Кмициц. - Вся местность отлично укреплена И есть  пастбища  для
коней.
   - А вот хватит ли рыбы для стольких ртов, -  возразил  Заглоба.  -  К
тому же лютеране не любят постной пищи. Давно ли вся Польша  была  в  их
руках, а теперь один этот клин. Пускай и сидят себе здесь на здоровье, а
не угодно - пусть возвращаются в Ярослав.
   - Однако же эти шанцы  насыпаны  мастерами  своего  дела!  -  заметил
Володыёвский,  с  одобрением  знатока  разглядывая  земляные  работы.  -
Рубак-то у нас побольше, чем у них, да вот мало  ученых  офицеров.  И  в
военном искусстве мы отстали от прочих.
   - Это почему же? - спросил Заглоба.
   - Почему? Может, мне, всю свою жизнь прослужившему в кавалерии, и  не
пристало так говорить, а только во всех иных армиях главное - это пехота
и  пушки,  на  них  основана  вся  тактика  и  стратегия,  все  марши  и
контрмарши. В иноземном войске человек сколько книг перечитает, скольких
римских авторов проштудирует, прежде чем получит офицерский чин.  У  нас
не то... У нас конница по старинке валит валом да саблями машет, и  если
с первого захода не перебьет врага, значит, ее самое перебьют...
   - Пан Михал, опомнись, что ты несешь? Да  есть  ли  на  свете  другая
нация, одержавшая столько славных побед?
   - А это потому, что и другие раньше точно так же воевали,  только  не