от голода и  бессонницы  солдаты  едва  волочили  ноги.  Все  больше  их
оставалось на дороге... Когда к ним подъезжали польские конники,  многие
уже не хотели ни есть, ни  пить  и  лишь  просили  смерти.  Иные  просто
ложились на кочки и умирали, другие, уже ничего не сознавая, смотрели на
приближающихся поляков с полным безразличием. Иноземцы,  которых  немало
служило  в  рядах  шведской  армии,  начали  убегать  и   переходить   к
Чарнецкому. И только непреклонная воля Карла  Густава  еще  поддерживала
гаснущие силы его армии.
   Ибо противник шел не только следом; множество безымянных партизанских
отрядов,  шляхетских  и  крестьянских,  непрестанно   преграждали   путь
шведским полкам. Отряды эти были невелики, действовали  неслаженно  и  в
настоящий бой не вступали, но  докучали  шведам  немилосердно.  Стремясь
создать впечатление,  будто  татары  уже  прибыли  им  на  подмогу,  все
польские войска испускали татарский боевой клич, и вокруг днем  и  ночью
раздавалось неумолчное "алла, алла!". Не было шведам ни  минуты  отдыха,
ни на минуту не мог солдат выпустить оружие из рук.  Случалось,  человек
пятнадцать - двадцать партизан поднимали на ноги  всю  вражескую  армию.
Кони падали десятками, и их тут же съедали, так как доставлять  провиант
стало невозможно. Время от времени польские  всадники  находили  страшно
изуродованные шведские трупы и тотчас догадывались,  что  тут  приложили
руку  мужики.  Большая  часть  деревень  в  междуречье  Сана   и   Вислы
принадлежала Любомирскому и его родне. Все тамошние крестьяне  поднялись
на шведа, как один человек, ибо пан маршал,  жертвуя  своим  состоянием,
объявил, что отпустит на волю каждого, кто  возьмется  за  оружие.  Едва
весть об этом разнеслась по его владениям, все косы превратились в  пики
и мужики стали тащить в лагерь вражеские  головы,  пока  пан  маршал  не
запретил этот нехристианский обычай.
   Тогда они стали приносить рукавицы и рейтарские шпоры. Доведенные  до
полного отчаяния, шведы сдирали кожу с тех, кто попадал к ним в руки,  и
война с каждым днем делалась все  ожесточеннее.  Немногих  поляков,  еще
служивших им, шведы удерживали чуть  не  силой.  По  дороге  к  Лежайску
многие из них сбежали, а оставшиеся так буянили на  каждом  постое,  что
Карл Густав сразу по прибытии в Лежайск приказал расстрелять  нескольких
человек. Это явилось сигналом к всеобщему бегству, поляки пустили в  ход
сабли и ушли. Не остался почти никто, а Чарнецкий, получив подкрепление,
стал теснить шведов еще сильнее.
   Любомирский  помогал  ему  усердно  и  честно.  Быть   может,   более
благородные стороны его натуры, пусть ненадолго, взяли верх над спесью и
самолюбием, и он, не щадя сил и живота своего, не  раз  самолично  водил
хоругви в бой, не давая врагу передышки, а так как воин он был  хороший,
то и подвигов свершил немало. Этими подвигами  вкупе  с  позднейшими  он
наверняка оставил бы по себе славную память в народе,  если  бы  не  тот
позорный  мятеж,  который  он  поднял  в  конце  своего  поприща,   дабы
воспрепятствовать реформам в Речи Посполитой.
   Однако в то время он делал все, чтобы покрыть себя славой,  и  мантия
славы  украсила  его.  С  ним  соперничал  пан  Витовский,  сандомирский
каштелян; старый и опытный воин, он мечтал сравняться с самим Чарнецким,
да не смог, ибо господь не дал ему величия.
   Втроем они все сильнее изматывали врага. Под конец до того дошло, что
рейтары и пехотинцы тыловых дозоров совсем ошалели от страха и впадали в
панику из-за любого пустяка. Тогда Карл Густав решил всегда сам  идти  с
арьергардом, дабы своим присутствием подбадривать павших духом.
   И сразу же едва не поплатился за это  жизнью.  Случилось,  что  он  в
сопровождении блестящего лейб-гвардейского полка, где  собран  был  цвет
скандинавской  нации,  остановился  в   деревне   Рудник.   Пообедав   у
приходского священника, король решил немного отдохнуть,  так  как  перед
тем всю ночь не смыкал глаз. Лейб-гвардейцы окружили дом, охраняя  покой
короля. Тем временем  молоденький  конюх  ксендза  тайком  пробрался  из
деревни на  выгон,  вскочил  на  коня-трехлетка,  который  пасся  там  в
табунке, и во весь опор поскакал к Чарнецкому.
   Сам Чарнецкий в то время отстал от шведов на две мили,  но  передовой
дозор его, один  из  полков  князя  Димитра  Вишневецкого  под  командой
поручика Шандаровского, находился  всего  в  полумиле  от  Рудника.  Пан
Шандаровский разговаривал с Рохом Ковальским, который привез приказы  от
каштеляна, когда оба увидели скачущего к ним паренька.
   - Вот гонит, дьявол! Да на каком жеребчике! - сказал Шандаровский.  -
Кто бы это был?
   - Какой-то деревенский паренек, - ответил Ковальский.
   Тем временем конюшонок подскакал прямо к отряду  и  остановился  лишь
тогда,  когда  конь,  напуганный  видом  всадников,  взвился  на   дыбы,
зарывшись задними копытами в землю. Мальчонка соскочил наземь  и,  держа
коня за гриву, поклонился рыцарям.
   - Ну, что скажешь? - приблизившись, спросил Шандаровский.
   - У нас шведы! У ксендза! Говорят, сам король  среди  них!  -  сказал
паренек, сверкая глазами.
   - А много их?
   - Да человек двести, не больше.
   Теперь засверкали глаза у Шандаровского. Но он боялся, не ловушка  ли
это, и, грозно посмотрев на паренька, спросил:
   - Кто тебя прислал?
   - Чего меня посылать! Сам взял трехлетка да  поскакал,  чуть  вон  не
задохся и шапку обронил. Хорошо еще, они меня не приметили, собаки!
   Загорелое  лицо  паренька  дышало   чистосердечием   и   неподдельной
ненавистью к шведам; вцепившись рукой  в  гриву  коня,  он  стоял  перед
офицерами с пылающими  щеками,  растрепанный,  в  распахнутой  на  груди
рубахе и тяжело переводил дыхание.
   - А остальное шведское войско где? - спросил хорунжий.
   - Нынче на рассвете их тьма-тьмущая  прошла,  не  сосчитать  было,  а
теперь одни конники остались, а один  у  хозяина  спит,  толкуют  -  сам
король.
   Тогда Шандаровский сказал ему:
   - Ну, брат, коли солгал - голова с плеч, а коли правду сказал - проси
чего хочешь в награду.
   Паренек низко ему поклонился.
   - Правду я говорю, не сойти мне с этого места. А награды мне  никакой
не нужно, прикажите только, ясновельможный пан офицер, дать мне саблю.
   - Эй, дайте ему там какую-нибудь  сабельку  поплоше!  -  распорядился
Шандаровский, совершенно уже поверив рассказу молодого конюха.
   Остальные офицеры стали расспрашивать у паренька, где дом священника,
далеко ли деревня, что делают шведы, а он ответил: