удастся переплыть бурлящую реку, так по крайней мере его отнесет  далеко
вниз по течению, а там уж собратья как-нибудь помогут ему.
   Молнией понесся он навстречу маленькому рыцарю, а маленький рыцарь  к
нему.  Хотел  было  швед  на  скаку  всадить  рапиру  по  самую  рукоять
противнику  под  мышку,  но  сразу  понял,  что  встретил  равного  себе
соперника: его шпага лишь скользнула  по  острию  польской  сабли,  лишь
как-то странно дернулась, словно держащая ее рука  внезапно  онемела,  и
Каннеберг еле успел прикрыться от ответного  удара;  к  счастью,  в  это
мгновение кони разнесли их в разные стороны.
   Оба описали круг и снова  повернули  друг  к  другу.  Но  теперь  они
сближались медленней, стремясь продлить схватку  и  хоть  несколько  раз
скрестить клинки. Каннеберг весь  подобрался  и  стал  похож  на  птицу,
которая выставила из встопорщенных перьев лишь  могучий  клюв.  Он  знал
один верный выпад, перенятый им от некоего флорентийца,  страшный  своим
коварством и почти неотразимый: острие рапиры, как будто направленное  в
грудь, обходило клинок противника сбоку и, пронзив горло, выходило через
затылок. Этот прием он и решил теперь пустить в ход.
   Уверенный в успехе, он приближался к противнику, все больше сдерживая
коня, а пан Володыёвский (ибо, это  был  он)  подъезжал  к  нему  мелкой
рысью. Сначала Володыёвский хотел  было  на  татарский  манер  исчезнуть
внезапно под конем, но перед ним  был  один-единственный  противник,  на
него смотрели оба войска, и он, хоть и предчувствовал  какой-то  подвох,
счел постыдным обороняться по-татарски, а не по-рыцарски.  "Хочешь  меня
как цапля сокола проткнуть, -  подумал  он,  -  ну,  так  я  угощу  тебя
заверткой, которую еще в Лубнах придумал".
   С этой мыслью, которая показалась ему самой удачной, он выпрямился  в
седле, поднял сабельку, и она мельницей завертелась в  его  руке,  да  с
такой быстротой, что только свист разнесся в воздухе.
   А на сабле  заиграли  лучи  заходящего  солнца,  и  казалось,  рыцаря
окружает радужный, переливчатый ореол. Он пришпорил коня  и  ринулся  на
Каннеберга.
   Каннеберг еще больше съежился, почти слился с конем; в мгновение  ока
рапира скрестилась с саблей, и тут Каннеберг вдруг,  как  змея,  высунул
голову и нанес страшный удар.
   Но в тот же миг засвистел ужасный ветряк, рапира дернулась в  руке  у
шведа, острие  проткнуло  пустое  пространство,  а  маленький  рыцарь  с
быстротой молнии нанес Каннебергу удар по лицу; кривой конец  его  сабли
рассек шведу нос, рот, подбородок, перешиб ключицу  и  застрял  лишь  на
перевязи, украшавшей плечо Каннеберга.
   Рапира выпала из рук несчастного,  в  глазах  у  него  потемнело,  но
прежде, чем он свалился с коня, Володыёвский подхватил его под мышки.
   Тысячеголосый вопль раздался на том берегу,  а  Заглоба  подскакал  к
маленькому рыцарю и сказал:
   - Я знал, что так будет, пан Михал, но готов был отомстить за тебя.
   - Это был славный боец, - молвил Володыёвский. - Бери коня под уздцы,
он благородных кровей.
   - Эх, кабы не река, пойти бы с теми переведаться! Да я бы первый...
   Тут речь Заглобы была прервана  свистом  пуль,  и  он,  не  докончив,
крикнул:
   - Бежим, пан Михал, еще перестреляют нас эти предатели!
   - Пули на излете, нас не заденут, - ответил Володыёвский.
   Тем временем их окружили другие польские  всадники.  Они  поздравляли
Володыёвского,  глядя  на  него  с  восхищением,  а  он  только  усиками
пошевеливал, ибо также был весьма доволен собой.
   На  другом  берегу,  в  шведском  лагере,  гудело,  словно  в   улье.
Артиллеристы  поспешно  выкатывали  пушки,  поэтому  в  польском  отряде
протрубили  отступление.  Заслышав  сигнал,  каждый  поскакал  к   своей
хоругви, и вскоре все стояли по местам. Полки  двинулись  было  к  лесу,
потом снова приостановились, как бы освобождая неприятелю ратное поле  и
приглашая его перейти реку. Наконец перед строем  показался  всадник  на
белом, в яблоках, скакуне, в бурке и в шапке, украшенной пером цапли,  с
позолоченной булавой в руке. -
   В лучах заходящего солнца было отчетливо видно,  как  он,  словно  на
смотру, гарцевал перед полками.
   Шведы сразу узнали его и стали кричать:
   - Чарнецкий! Чарнецкий!
   Он же о чем-то говорил с полковниками. Дольше всего, положив ему руку
на плечо, стоял Чарнецкий около рыцаря, который сразил Каннеберга; затем
он поднял буздыган, и хоругви медленно,  одна  за  другой,  повернули  к
лесу.
   А тут и солнце зашло. В Ярославе зазвонили колокола, поляки  в  ответ
запели стройным хором "Ангел господень возвестил пречистой деве Марии" и
с этой песней исчезли в лесу.

ГЛАВА V

   В  тот  день  шведы  легли  спать  не  евши  и  без  всякой   надежды
подкрепиться чем-нибудь завтра. Голод терзал их, не давая  уснуть.  Едва
пропели петухи, измученные солдаты по одному, по  двое,  по  трое  стали
выскальзывать из лагеря и разбрелись на  промысел  по  окрестным  селам.
Точно тати ночные, подкрадывались они к Радымно, к  Канчуге,  к  Тычину,
где надеялись найти себе пропитание. То, что Чарнецкий  отделен  был  от
них рекой, придавало им бодрости, но если б даже он успел  переправиться
на этот берег, смерть они  предпочли  бы  голоду.  Видно,  далеко  зашло
разложение в шведском стане, если, невзирая на строжайший запрет короля,
лагерь покинуло около полутора тысяч солдат.
   Они принялись хозяйничать в округе, грабили,  жгли,  убивали,  однако
мало кому из них суждено было вернуться в лагерь. Чарнецкий, правда, был
за рекой, но шляхетских и мужицких отрядов хватало и на этом берегу. Как
на беду, самый сильный из них, отряд  воинственной  горской  шляхты  под
командой Стшалковского, в эту самую ночь  подошел  к  Прухнику.  Завидев
пожар и заслышав выстрелы,  пан  Стшалковский,  не  раздумывая,  кинулся
прямо в свалку и напал на грабителей. Шведы, забившись в  проходы  между
плетнями, отчаянно сопротивлялись, но Стшалковский рассеял их и  перебил
всех до единого. В других деревушках то  же  сделали  другие  отряды,  а
затем, догоняя бегущих, они с громкими  криками  подскакали  вплотную  к
шведскому лагерю, сея тревогу и замешательство; шведы, услышав  возгласы
по-татарски,  по-валашски,  по-венгерски  и  по-польски,   решили,   что
Чарнецкому на подкрепление явилось целое войско, может, сам хан со своей
ордой.