использовала свое влияние, чтобы помогать людям.
   На третий месяц ее жизни в Таурогах один артиллерийский офицер,  друг
Кетлинга, был приговорен князем к расстрелу; узнав об этом  от  молодого
шотландца, панна Биллевич вступилась за офицера.
   - Божество не просит,  оно  повелевает!  -  ответил  ей  Богуслав  и,
разорвав смертный приговор, бросил к  ее  ногам.  -  Повелевай!  Требуй!
Хочешь - Тауроги сожгу, только озари свое лицо улыбкой.  Ведь  мне  одна
лишь нужна награда - будь весела  и  предай  забвению  все  свои  старые
печали.
   Быть веселой она не могла, ибо сердце ее полно было  тоски,  обиды  и
невыразимого презрения к тому, кого она полюбила первой  любовью  и  кто
теперь в ее глазах был хуже отцеубийцы.  Этот  Кмициц,  который,  словно
Иуда-христопродавец,  взялся  за  тридцать  сребреников  выдать   короля
шведам, с каждым днем представлялся ей все гаже  и  отвратительней  и  в
конце концов обратился в некое исчадие зла, мысль о котором  терзала  ее
неустанно.  Она  не  могла  простить  себе,  что  любила  его,  она  его
ненавидела и в то же время не могла забыть.
   Обуреваемая  этими  чувствами,  девушка  не   в   силах   была   даже
притвориться веселой, но она испытывала благодарность к Богуславу -  уже
за одно то, что он не причастен был к злодеянию Кмицица, да  и  за  все,
что он делал для нее. Правда, ей казалось странным, что  молодой  князь,
при всем своем благородстве и возвышенных чувствах не спешит  на  помощь
отчизне, хоть и не следует примеру изменника Януша; однако она полагала,
что князь, такой опытный политик, знает,  как  поступать,  и  что  этого
требуют государственные дела, которых она своим  простым  девичьим  умом
постичь не может. На это намекал ей и сам Богуслав, объясняя свои частые
отлучки  в  соседний  прусский  Тильзит,  говорил,  что  изнемогает  под
бременем трудов, что  ведет  переговоры  между  Яном  Казимиром,  Карлом
Густавом и курфюрстом и надеется спасти  отчизну,  ввергнутую  в  пучину
бедствий.
   - Не ради наград, не ради чинов я делаю это, - говорил он Оленьке,  -
даже брата Януша - а он был мне вместо отца - приношу в жертву,  ибо  не
знаю, смогу ли вымолить ему жизнь у  разгневанной  королевы  Людвики,  -
нет, я поступаю так, как велит мне бог,  совесть  и  любовь  к  любезной
матери-отчизне...
   Когда Богуслав говорил  это  с  печалью  на  нежном  лице  и  взором,
устремленным ввысь, он уподоблялся в ее глазах тем  возвышенным  древним
героям, о которых рассказывал ей, начитавшись Корнелия, старый полковник
Биллевич. Душу девушки переполнял восторг и преклонение. Постепенно дело
дошло до того, что  порой,  истерзанная  мыслями  о  ненавистном  Анджее
Кмицице, Оленька искала успокоения и поддержки  в  мыслях  о  Богуславе.
Первый был для нее олицетворением тьмы, страшной и  губительной;  второй
же - ясным солнцем, в лучах  которого  рада  омыться  истомленная  горем
душа. Вдобавок и мечник россиенский вместе  с  панной  Кульвец,  которую
также привезли из Водоктов, укрепляли Оленьку в ее заблуждении,  с  утра
до вечера распевая хвалебные гимны  Богуславу.  Правда,  оба  они  своим
присутствием в Таурогах так тяготили князя, что он только и  думал,  как
бы повежливее их отсюда спровадить, однако ж сумел расположить к себе  и
их, особенно пана мечника, который вначале был  настроен  недоверчиво  и
даже враждебно,  но  не  смог  устоять  перед  любезностью  и  милостями
Богуслава.
   Будь Богуслав не Радзивиллом, не князем, не магнатом, обладающим чуть
ли  не  монаршей  властью,  а  просто  шляхтичем  знатного  рода,  панна
Биллевич,  возможно,  влюбилась  бы  в  него  без  памяти,  несмотря  на
завещание старого полковника, который оставил ей выбор между Кмицицем  и
монастырем. Но она была так строга к себе, так прямодушна, что  и  мысли
не допускала о каких-либо иных чувствах к князю, кроме  благодарности  и
восхищения
   Происхождение ее было слишком низко,  чтобы  она  могла  стать  женою
Радзивилла, но слишком высоко, чтобы сделаться  его  любовницей,  и  она
смотрела на князя так, как смотрела бы на короля, доведись ей  быть  при
дворе. Напрасно старался он внушить ей другие мысли; напрасно, теряя  от
любви голову, он, частью по расчету, частью от отчаяния,  повторял,  как
некогда в первый вечер в Кейданах, что Радзивиллам уже не раз  случалось
жениться на шляхтянках. Эти мысли не оставляли следов  в  ее  душе,  как
вода не оставляет следов на лебединой груди; она, как и прежде, была ему
благодарна, исполнена дружеского расположения,  она  преклонялась  перед
ним, мысль о его благородстве приносила  ей  облегчение,  но  сердце  ее
оставалось безучастным.
   Князь же, не умея разгадать ее чувства, нередко тешил себя  надеждой,
что близок к цели. Однако он сам, стыдясь и негодуя  на  себя,  замечал,
что обращается с нею не так смело,  как  обращался,  бывало,  с  первыми
дамами Парижа,  Брюсселя  и  Амстердама.  Быть  может,  это  происходило
потому, что Богуслав  действительно  влюбился,  а  быть  может,  в  этой
девушке, в ее лице, темных бровях и строгих глазах, было нечто, невольно
внушающее уважение  Один  лишь  Кмициц  в  свое  время  не  смущался  ее
суровостью и без оглядки целовал эти строгие глаза  и  гордые  губы,  но
Кмициц был ее женихом.
   Все  остальные   кавалеры,   начиная   с   Володыёвского   и   кончая
бесцеремонными прусскими помещиками, собравшимися в  Таурогах,  и  самим
князем, держались с нею гораздо почтительнее, чем с  другими  девушками,
равными ей по происхождению. Правда, князь  порой  забывался,  но  после
того, как однажды в карете он прижал ее ногу, шепча: "Не бойся..."  -  а
она ответила, что и вправду боится, как бы ей  не  пришлось  пожалеть  о
своем доверии к нему. Богуслав смутился и  решил  по-прежнему  исподволь
завоевывать ее сердце.
   Но и его терпение было на исходе. С течением времени он стал забывать
о страшном призраке, явившемся ему  во  сне,  и  все  чаще  подумывал  о
совете, данном ему Саковичем, и  о  том,  что  Биллевичи  наверняка  все
погибнут на войне.  Страсть  сжигала  его;  но  тут  произошли  события,
которые совершенно изменили положение дел в Таурогах.
   Неожиданно в Тауроги пришла весть, что Тыкоцин  взят  Сапегой,  замок
разрушен, а князь великий гетман погиб под развалинами.
   В Таурогах началось всеобщее волнение; сам Богуслав сорвался с  места
и в тот же  день  выехал  в  Кенигсберг,  где  должен  был  увидеться  с
министрами шведского короля и курфюрста.
   Пробыл он там дольше, чем  предполагалось.  Тем  временем  в  Тауроги
стали  стягиваться  прусские  и  даже  шведские  военные  отряды.  Стали
говорить  о  походе  против  Сапеги.  Неприглядная  правда  о  Богуславе
выплывала на свет божий  -  все  яснее  становилось,  что  он  такой  же