- Клепкой лучше, - сказал Патерсон, -  в  пеньке  можно  саблей  либо
пикой нащупать, что там что-то лежит  на  дне  телеги.  А  деньги  лучше
всего, ваша милость, отдайте князю под расписку.  Тоже,  знаете,  деньги
ему нужны, подати плохо идут.
   - Я бы уж так князю услужил, чтобы ему больше ничего не было нужно, -
ответствовал шляхтич.
   Беседа на этом  прекратилась,  все,  казалось  бы,  складывалось  как
нельзя лучше, поскольку уже и слуги  двинулись  вперед,  а  за  ними  на
следующее утро должны были тронуться и мечник с Оленькой.
   Тем временем неожиданно к вечеру возвратился Богуслав, да еще с двумя
полками прусских рейтар.  Дела  его,  видно,  шли  не  особенно  удачно,
поскольку он вернулся злой и в полном раздражении.
   В  тот  же  вечер  он  созвал  военный  совет,  в   который   входили
представитель курфюрста граф Зейдевиц,  Патерсон,  Сакович  и  полковник
рейтар  Кириц.  Совещались  до  трех  часов  ночи,  обсуждали  поход  на
Подлясье, на пана Сапегу.
   - Курфюрст и шведский король снабдили меня войском  предостаточно,  -
говорил князь. - И здесь одно из двух:  или  мы  застаем  Сапегу  еще  в
Подлясье и в этом случае должны его стереть в порошок; или же не застаем
- тогда мы занимаем Подлясье без сопротивления. Однако для  всего  этого
нужны деньги, а таковых мне ни курфюрст, ни его шведское величество дать
не соизволили, поскольку у самих нету.
   - Да у кого же деньги-то, если не у вашей светлости, - ответил на это
граф Зейдевиц. - По всему миру  идет  молва  о  неисчислимых  сокровищах
Радзивиллов.
   - Господин Зейдевиц, если  бы  до  меня  доходило  все  то,  что  мне
полагается, из моих родовых имений, то, наверно бы,  набралось  побольше
денег, чем у пятерых ваших немецких князей вместе взятых.  Но  в  стране
война, мои подати  ко  мне  не  доходят,  или  их  бунтовщики,  что  ли,
перехватывают. Можно было бы под расписку взять  наличными,  конечно,  у
прусских городов, однако ваша  милость  лучше  меня  знает,  что  в  них
творится, они только для Яна Казимира, наверно, развязали бы мошну.
   - А Кенигсберг?
   - Уж что можно было взять, я взял, но этого мало.
   - Почту за счастье, если  смогу  вашей  светлости  послужить  хорошим
советом, - сказал Патерсон.
   - Послужи лучше уж мне сразу наличными.
   - Совет мой стоит того. Не далее как вчера пан Биллевич мне  говорил,
что имеет крупные суммы, закопанные в саду в Биллевичах, и что он  хочет
перенести их в  безопасное  место,  чтобы  отдать  вашей  светлости  под
расписку.
   - Ты прямо с неба мне упал  вместе  со  своим  шляхтичем!  -  завопил
Богуслав. - Небось там тьма денег?
   - Да сверх ста тысяч, не считая серебра и драгоценностей, да и их  на
столько же будет.
   - Серебро и драгоценности  шляхтич  никогда  не  захочет  сменять  на
деньги,  но  заложить  их  будет  можно.  Благодарствую  тебе  на  этом,
Патерсон,  ты  мне  вовремя  пришел  на  помощь.  Завтра  утром  надо  с
Биллевичем потолковать.
   -  Тогда  нужно  его  предупредить.  Он  ведь  завтра   собирался   с
племянницей погостить к Кучук-Ольбротовским.
   - Предупреди его, чтобы никуда не выезжал, не повидавшись со мной.
   - Челядь уже поехала за деньгами,  я  боюсь  только,  довезут  ли  их
благополучно.
   - Да можно послать за ними хоть целый полк, ладно,  потом  поговорим.
Ах, вовремя, вовремя мне перепало! Вот потеха будет, если  я  на  деньги
этого королевского подпевалы и патриотика откромсаю Подлясье от Польши!
   Сказавши так, князь покинул военный совет, поскольку чувствовал,  что
уже должен отдаться попечениям своих камеристов,  задачей  которых  было
ежедневно  на  ночь  ваннами,  притираниями   и   разными   ухищрениями,
известными только за границей, предохранять его  редкостную  красоту  от
увядания. Это обычно отнимало час, а то и два; а князь и  без  того  был
уже утомлен дорогой и поздним временем.
   Рано утром Патерсон задержал мечника и Оленьку объявлением, что князь
желает их видеть. Нужно было откладывать отъезд, но беглецы  не  слишком
встревожились, поскольку Патерсон сообщил, о чем идет речь.
   Часом позже явился князь. Поклявшись друг другу, что встретят его как
ни в чем не бывало, мечник и Оленька, однако, несмотря на все усилия, не
могли себя превозмочь.
   Она явно изменилась в лице, а мечник  побагровел  при  виде  молодого
князя, и некоторое время  они  оба  стояли  в  замешательстве,  напрасно
стараясь обрести обычное спокойствие.
   Князь, наоборот, абсолютно свободно  себя  вел,  только  на  вид  был
похуже и лицом не так румян, как обычно, но именно эта  бледность  дивно
была повторена его  утренним  жемчужным  нарядом,  шитым  серебром;  он,
однако, тут же заметил, что его принимают как-то не так, что ему не  так
рады, как бы полагалось. Но он тотчас же подумал, что эти двое роялистов
что-то разузнали о его отношениях со шведами, отсюда и холодный прием.
   Тогда  он  решил  слегка   замести   следы   и,   произнеся   обычные
приветственные комплименты, начал так:
   - Добрый мой мечник, ты уж слышал, наверно, какое несчастье  со  мной
приключилось...
   - Ваша княжеская светлость имеет в виду смерть князя воеводы?
   - Не только смерть. Это страшный удар, но все мы ходим  под  господом
богом нашим, он за все моего брата щедро вознаградит, но на  меня  легло
новое бремя, я должен вести теперь междоусобную  войну,  а  для  каждого
любящего сына отечества это горькая доля...
   Мечник ничего не отвечал, только посмотрел как-то искоса на Оленьку.
   А князь говорил:
   - Моей заботой, моими трудами, а бог один  свидетель,  чего  мне  это
стоило, заключен наконец мир. Чуть ли не был  подписан  мирный  договор.
Шведы уже уходили из Польши, не требуя никакой награды,  кроме  согласия
короля и всех сословий  на  то,  чтобы  после  смерти  Яна  Казимира  на
польский трон был избран Carolus. Столь великий и могучий  воин  был  бы
спасением для Речи Посполитой. Больше того,  уже  сейчас  он  давал  нам
подкрепления для войны с Украиной и  Московией.  Мы  бы  еще  и  границы
раздвинули, однако пану Сапеге это оказалось не по нраву, он бы тогда не
мог наложить лапу на Радзивиллов. Уже все согласились на мирный договор,
а он все с оружием противоречит; ему плевать на отчизну, ему  бы  только
свою выгоду поиметь. Дошло дело до того, что пришлось  оборотить  против