сторонник шведов, как и его брат Януш.
   И как раз в то же самое время мечник россиенский  получил  сообщение,
что его  родовое  поместье,  Биллевичи,  сожжено  отрядами  Левенгаупта,
которые, разбив жмудских повстанцев под  Шавлями,  предавали  весь  край
огню и мечу.
   Шляхтич тут же собрался и поскакал в родные места, желая собственными
глазами увидеть, сколь велик нанесенный ему  ущерб.  Князь  Богуслав  не
препятствовал ему в  этом,  напротив,  отпустил  весьма  охотно,  только
сказал на прощанье:
   - Теперь понимаешь, сударь, почему я привез вас в  Тауроги?  Ведь  вы
мне, по чести сказать, жизнью обязаны!
   Оленька осталась одна с панной Кульвец и тотчас затворилась  в  своих
покоях,  ни  с  кем  не  видаясь,  кроме  двух-трех  женщин.  Когда  они
рассказали ей, что князь готовится к походу против польских  войск,  она
сначала не хотела этому верить, но, желая убедиться,  велела  просить  к
себе Кетлинга, так как знала, что молодой шотландец  ничего  от  нее  не
скроет.
   Он явился без промедления, счастливый, что она позвала  его,  что  он
сможет хоть краткий миг беседовать с владычицей своей души.
   Панна Биллевич начала его расспрашивать.
   - Пан рыцарь, - сказала она, - столько слухов ходит в  Таурогах,  что
мы средь них блуждаем, точно в темном лесу. Одни  говорят,  будто  князь
воевода  умер  своей  смертью;  другие  -  будто  его  зарубили.  Какова
действительная причина его гибели?
   Кетлинг на мгновение заколебался: видно было,  что  юноша  борется  с
природной застенчивостью, наконец, залившись краской, он ответил:
   - Причина падения и смерти князя воеводы - ты, госпожа.
   - Я? - в изумлении переспросила панна Биллевич.
   - Да, ибо наш князь предпочитал оставаться в Таурогах, нежели идти на
помощь брату. Он позабыл обо всем... подле тебя, госпожа.
   Теперь и она в свой черед запылала румянцем, точно алая роза.
   Оба умолкли.
   Шотландец стоял, держа шляпу в руке, опустив глаза и  склонив  голову
на грудь, с видом глубочайшего уважения  и  почтительности.  Наконец  он
поднял голову, тряхнул светлыми кудрями и проговорил:
   - Госпожа, если тебя обидели мои слова, позволь мне на коленях молить
о прощении.
   - Не делай этого, рыцарь, - живо ответила девушка,  видя,  что  юноша
уже согнул было колено. - Я знаю, что в сказанном тобой не  было  задней
мысли, - ведь я давно заметила твое ко мне расположение. Не  правда  ли?
Ты ведь желаешь мне добра?..
   Офицер поднял вверх свои ангельские глаза и, положив руку на  сердце,
голосом тихим, словно шелест ветра, и грустным, словно вздох, прошептал:
   - Ах, госпожа! госпожа!
   И в тот же миг испугался, что сказал  слишком  много,  вновь  склонил
голову  и  принял  позу  придворного,  внимающего   приказам   обожаемой
повелительницы.
   - Я тут среди чужих, и некому меня защитить, - продолжала Оленька,  -
и хоть я сама могу о себе позаботиться  и  бог  охранит  меня  от  беды,
однако мне нужна и человеческая  помощь.  Хочешь  ли  быть  мне  братом?
Хочешь ли предостеречь меня в опасности, дабы я  знала,  что  делать,  и
смогла избегнуть вражеских козней?
   С этими словами Оленька протянула ему руку, а он опустился на колени,
хоть она ему и запретила, и поцеловал кончики ее пальцев.
   - Расскажи мне, что вокруг меня происходит!
   - Князь любит тебя, госпожа, - ответил Кетлинг. - Неужто ты этого  не
заметила?
   Оленька закрыла лицо руками.
   - Я видела и не видела. Иногда мне  казалось,  что  он  просто  очень
добрый...
   - Добрый!.. - точно эхо повторил офицер.
   - Да. А если порой мне и приходило в голову, что я, несчастная, могла
пробудить в нем страсть, то я успокаивала себя мыслью, что насилье  мне,
во всяком случае, не угрожает. Я была ему благодарна за то, что он делал
для меня, хотя, видит бог, новых милостей не хотела, страшась уже и тех,
каких удостоилась.
   Кетлинг вздохнул.
   - Могу ли  я  говорить  откровенно?  -  спросил  он  после  минутного
молчания.
   - Говори.
   - У князя есть только два наперсника: Сакович и Патерсон, а  Патерсон
очень ко мне привязан, так как мы с ним земляки и он меня еще  на  руках
носил. И все, что я знаю, идет от него. Князь влюблен в  тебя,  госпожа;
он пылает страстью, как смоляной факел. Все, что тут  делается  -  пиры,
охоты, карусели и этот турнир, после которого я до сих  пор  по  милости
князя харкаю кровью, - все это делается ради  тебя.  Князь  любит  тебя,
госпожа, без памяти, но низменной любовью, ибо  хочет  опозорить,  а  не
взять в жены, и, хоть не найти ему супруги более достойной, будь он даже
не князем, а королем всего мира, - однако  он  думает  о  другой...  Ему
предназначена княжна Анна и ее богатства. Я  знаю  это  от  Патерсона  и
клянусь именем господним и святым Евангелием, что говорю чистую  правду.
Не верь  князю,  не  доверяй  его  благодеяниям,  не  полагайся  на  его
сдержанность, будь настороже, берегись, ибо измена подстерегает тебя  на
каждом шагу. Дрожь берет от того,  что  говорил  мне  Патерсон.  Другого
такого злодея, как  Сакович,  нет  во  всем  мире...  Не  могу  спокойно
говорить об этом, просто не могу! Если бы я не присягал князю, что  буду
охранять его жизнь, то вот эта рука и эта  шпага  избавили  бы  тебя  or
постоянной угрозы... Но  прежде  всего  я  убил  бы  Саковича.  Да!  Его
первого, прежде даже, чем тех, кто у меня на родине зарезал моего  отца,
захватил состояние, а меня сделал скитальцем, наемным солдатом...
   Тут Кетлинг задрожал от волнения и какое-то время лишь сжимал рукоять
шпаги, не в силах вымолвить  ни  слова.  Затем  он  овладел  собою  и  в
немногих словах рассказал, на что подбивал князя Сакович.
   К его величайшему удивлению,  спокойствие  почти  не  изменило  панне
Александре, когда она увидела разверзшуюся  пред  ней  пропасть;  только
лицо ее побледнело  и  стало  еще  более  серьезным.  Непреклонная  воля
отразилась в ее суровом взоре.
   - Я сумею постоять за себя, - сказала она, - и да поможет мне  бог  и
святой крест!
   - До сих пор князь не хотел  следовать  совету  Саковича,  -  добавил