выставить лишь несколько тысяч войска.
   На Востоке же, где все покорялось единой воле падишаха и народы  были
словно меч покорны единой руке, дело обстояло совсем иначе. С той минуты
как развернуто было великое знамя пророка, повешены бунчуки  на  воротах
сераля и на сераскирской башне, а улемы провозгласили  священную  войну,
зашевелилась половина Азии и весь север Африки. Сам падишах
с  наступлением  весны  выступил  в  кучункаурийскую  степь  и  принялся
сосредоточивать там силу неслыханную.  Сто  тысяч  спаги  и  янычаров  -
гордость турецкого войска - предстали перед священной его особой,  после
чего начали стягиваться войска из дальних  стран  и  владений.  Те,  что
населяли Европу, явились первыми. Пришли конные отряды боснийских бегов,
мундирами - заре, яростью -  молнии  подобных;  пришли  дикие  албанские
воины  -  пехота,  вооруженная   ятаганами;   пришли   ватаги   сербских
потурченцев; явились народы, обитавшие по Дунаю, и ниже, по  ту  сторону
Балкан, и еще ниже, у самых гор Греции. Каждый  паша  вел  целую  армию,
которая одна могла бы  заполнить  беззащитную  Речь  Посполитую.  Пришли
валахи и молдаване, явились  во  множестве  добруджские  и  белгородские
татары, а несколько тысяч липеков и черемисов под водительством грозного
сына Тугай-беева должны были вести войско по столь хорошо  им  знакомой,
несчастной земле.
   Потом стало прибывать феодальное  ополчение  из  Азии.  Паши  Сиваса,
Бруссы, Алеппо, Дамаска, Багдада,  кроме  регулярных  войск,  привели  с
собою вооруженные толпы: начиная от диких горцев с поросших кедрами  гор
Малой Азии и  кончая  смуглыми  жителями  Междуречья  Евфрата  и  Тигра.
Откликнулись на призыв халифа и арабы: их бурнусы подобно снегу  покрыли
кучункаурийскую степь; были меж ними и бедуины из  песчаных  пустынь,  и
жители городов от Медины до Мекки.  Не  осталась  в  своем  отечестве  и
вассальная египетская военная мощь. Те,  кто  каждый  вечер  смотрел  на
пылающие от зари  пирамиды  с  шумных  площадей  Каира,  кто  бродил  по
фиванским руинам, кто населял угрюмые края,  откуда  берет  свое  начало
священный Нил, кому солнце до  цвета  сажи  спалило  кожу,  -  все  они,
вооруженные, пребывали ныне на  адрианопольской  земле  и  каждый  вечер
молились за победу ислама и гибель страны, которая веками одна заслоняла
весь прочий мир от приверженцев пророка.
   Собралась тьма-тьмущая вооруженного люда, сотни тысяч коней  ржали  в
степи, сотни тысяч буйволов, овец  и  верблюдов  паслись  бок  о  бок  с
конскими табунами. Можно было подумать, будто ангел по  веленью  божьему
изгнал народы из Азии, как некогда Адама из рая, и велел им  идти  в  ту
сторону, где солнце бледнее и степь зимою  снегом  покрыта.  И  они  шли
нескончаемым потоком - белое,  смуглое  и  черное  воинство  со  стадами
вместе. Сколько же слышалось там  языков,  сколько  разнообразных  одежд
пестрело на весеннем солнце! Нации дивились нациям,  непонятны  им  были
чужие  обычаи,  неведомо  оружие,  способы  ведения  боя.  Только   вера
объединяла  бродячие  эти  толпы:  когда  муэдзины  начинали  взывать  к
молитве, разноязычные полки все как один  обращались  лицом  на  восток,
согласным  хором  взывая  к  аллаху.  Одних  челядинцев  при
султанском дворе было больше, нежели всего войска в Речи Посполитой.  За
войском и вооруженными толпами ополченцев тянулись вереницы маркитантов,
торгующих всевозможным  товаром;  рекою  плыли  их  фуры,  соседствуя  с
воинскими повозками.
   У двух трехбунчужных пашей, идущих во главе двух армий, не было  иной
работы, кроме как поставлять провиант этому людскому  муравейнику,  -  и
все там  было  в  достатке.  Сангританский  санджак    ведал
гигантским обозом с боеприпасами. С войском  шло  двести  пушек,  в  том
числе десять тяжелых, - столь гигантских орудий  не  было  ни  у  одного
христианского  властителя.  Азиатские  беи  стояли  на  правом   фланге,
европейские  -  на  левом.  Шатры  занимали  такое   пространство,   что
Адрианополь в сравнении с ними  казался  маленьким  городом.  Султанские
шатры, сверкающие пурпуром, шелковыми шнурами, атласом и золотым шитьем,
образовывали как бы  особое  поселение.  Средь  них  кишели  вооруженные
стражи:  черные  скопцы  из  Абиссинии  в  желтых  и  голубых  кафтанах;
исполины-носильщики  хамалы  из  курдских  племен,  молодые  прислужники
узбеки с на редкость красивыми, шелковой бахромой  прикрытыми  лицами  и
множество иных слуг  -  пестрых  и  ярких,  как  степные  цветы,  -  что
приставлены были к конюшням, к столу, к ношению светильников и,  наконец
просто услужающие знатным придворным.
   На обширной площади близ султанских шатров, которые из-за пышности  и
роскоши казались правоверным раем обетованным,  располагались  не  столь
великолепные и все же не уступавшие королевским шатры визиря,  улемов  и
анатолийского паши, молодого каймакама   Кара  Мустафы  , на которого обращены были взоры султана и всех, кто был в стане,
как на будущее "солнце войны".
   Перед шатрами падишаха стояли  отличные  стражи  "ляшской"  пехоты  в
таких высоких тюрбанах, что  они  казались  великанами.  Вооружены  были
стражи дротиками, насаженными на длинные  древки,  и  короткими  кривыми
мечами.  Полотняные   их   убежища   примыкали   к   шатрам   султанских
ремесленников.  Далее  табором  расположились  грозные  янычары  -  ядро
турецкой военной мощи, вооруженные мушкетами и  копьями.  Ни  германский
император, ни французский король не могли  похвалиться  пехотой,  равной
этой по численности и боевой выучке. В войнах с Речью  Посполитой  более
слабое султанское войско обыкновенно не могло устоять  перед  регулярным
польским войском, и если  порою  все  же  одерживало  победу,  то  из-за
огромного перевеса в числе. Янычары, однако, осмеливались сопротивляться
даже регулярным конным хоругвям. Они наводили ужас на весь  христианский
мир, даже на Царьград. Случалось, сам  султан  дрожал  от  страха  перед
своими преторианцами, а  главный  ага  этих  "агнцев"  занимал  один  из
важнейших постов в диване.
   За янычарами стояли спаги, за ними - регулярное войско пашей, а далее
- масса ополченцев.  Весь  этот  стан  вот  уже  несколько  месяцев  как
расположился под Адрианополем, ожидая, когда прибудет  еще  подкрепление
из дальних турецких владений и когда весеннее солнце, высосав  влагу  из
почвы, облегчит им поход в Лехистан.
   А солнце, будто бы тоже воле султана подвластное, грело исправно.  За
весь апрель лишь несколько  раз  теплые  дожди  оросили  кучункаурийскую
степь; под шатрами султана раскинулся лазоревый божий шатер без  единого
облачка.  Солнечные  блики  играли  на  белом  полотне,  на   шаровидных
тюрбанах, на разноцветных куфьях, на остриях шлемов, знамен и  дротиков,
затопляя все окрест - табор, шатры, людей и стада - морем ясного  света.
Вечерами на погожем небе сверкал  незамутненный  полумесяц  и  безмолвно
покровительствовал тысячам людей, что под  знаком  его  устремлялись  на
добычу новых и новых земель; лунный серп поднимался выше и выше в небо и