потянулись  вслед  за  казаками  на  ляхов.   Одновременно   с   востока
надвигалась главная  могучая  сила,  ведомая  самим  Хмельницким,  точно
страшная буря сметая на своем пути замки  и  усадьбы,  убивая  тех,  кто
остался жив после прошлых погромов.
   Миновав  Бар,  пробудивший  в  княжне  печальные  воспоминанья,  наши
путники вступили на старый тракт, ведущий через Латычов  и  Проскуров  в
Тарнополь и далее, ко Львову. Здесь им все чаще попадались то тянувшиеся
ровными вереницами обозы,  то  отряды  казацкой  конницы  и  пехоты,  то
мужицкие  ватаги,  то  окутанные  тучами  пыли  несметные  стада  волов,
предназначенных на прокормленье казацких и татарских полчищ.  На  дороге
стало небезопасно, сплошь да рядом друзей наших спрашивали:  кто  такие,
откуда взялись и куда путь держат. Казацким сотникам  Заглоба  показывал
Бурляев пернач и говорил:
   - Мы Бурляя посланцы, молодицу Богуну везем.
   При виде пернача грозного полковника казаки обыкновенно расступались:
каждый понимал, что раз Богун жив, где  ему  еще  быть,  как  не  вблизи
коронных войск под Збаражем либо под Староконстантиновом.  Куда  трудней
приходилось с чернью,  со  своевольными  ватагами  диких,  вечно  пьяных
пастухов, имевших весьма  смутное  представление  о  знаках,  выдаваемых
полковниками для свободного проезда. Заглобу, Володыёвского  и  Редзяна,
если бы не Елена, полудикий этот люд принимал  бы  за  своих,  и  притом
начальников, как не однажды уже бывало, но  княжна  привлекала  внимание
каждого, хотя бы потому, что  к  прекрасному  полу  принадлежала,  да  и
необычайная ее красота бросалась в глаза - оттого и возникали опасности,
преодолевать которые удавалось лишь с большим трудом.
   Порой Заглоба показывал пернач, а иногда Володыёвский -  зубы,  и  не
один покойник остался у них за спиною. Несколько  раз  только  благодаря
быстроногим Бурляевым  скакунам  спасались  они  от  беды.  Путешествие,
начавшееся столь благополучно, с каждым днем  становилось  все  труднее.
Елена, хотя натура и одарила ее стойкостью душевной, от бессонных  ночей
и непрестанных волнений занедужила и вправду  стала  походить  на  силой
влекомую во вражеский стан полонянку. Заглоба с Володыёвским, как могли,
старались ее развлечь: старый шляхтич в поте лица  своего  измышлял  все
новые  и  новые  затеи,  а  маленький  рыцарь  немедля  приводил  их   в
исполненье.
   - Только бы нам муравейник этот, что впереди, проскочить и  в  Збараж
добраться, покуда Хмельницкий с татарами не заняли  всю  окрестность,  -
говорил пан Михал.
   Он прослышал в дороге, что региментарии собрались в Збараже и  в  его
стенах намерены обороняться, - потому они туда  и  спешили,  справедливо
рассудив, что и князь Иеремия со своей дивизией к  региментариям  должен
присоединиться, тем паче что часть  его  сил,  и  немалая,  имела  locum
<место, жилище. Здесь: постой  (лат.).>  в  Збараже.  Меж  тем  начались
околицы Проскурова.  Тракт  заметно  стал  посвободней:  в  каких-нибудь
десяти милях отсюда стояли коронные хоругви, и  казацкие  ватаги  близко
подходить не смели, предпочитая в безопасном отдалении дожидаться,  пока
с одной стороны подойдет Бурляй, а с другой Хмельницкий.
   - Десять миль всего! Только десять миль! -  повторял,  потирая  руки,
Заглоба. - Лишь бы добраться до первой хоругви, а там без препятствий до
Збаража доедем.
   Володыёвский, однако, решил запастись в Проскурове свежими  лошадями,
поскольку купленных  в  Бареке  они  уже  совсем  загнали,  а  Бурляевых
скакунов хотели приберечь на крайний случай. Предосторожность такая была
отнюдь  не  лишней:   разнесся   слух,   будто   Хмельницкий   уже   под
Староконстантиновом, а хан со всеми ордами валит от Пилявцев.
   - Мы с княжной здесь  останемся,  лучше  нам  в  городе  на  рыночной
площади не показываться, - сказал  маленький  рыцарь  Заглобе,  когда  в
версте от Проскурова им попался на  глаза  заброшенный  домик,  -  а  ты
поспрашивай горожан,  не  продаст  ли  кто  лошадей,  а  может,  сменять
захочет. Темнеет уже, но нам так и так всю ночь ехать.
   - Я скоро вернусь, - пообещал Заглоба и поскакал в сторону города.
   Володыёвский же велел Редзяну ослабить у седел подпруги,  чтобы  дать
отдохнуть бахматам, а  сам  отвел  княжну  в  горницу  и  предложил  для
подкрепления сил выпить вина и вздремнуть немного.
   - Хотелось бы до рассвета эти десять миль проделать, - сказал он  ей,
- тогда и отдохнем спокойно.
   Но не успел он принести  провизию  и  мехи  с  вином,  как  во  дворе
зацокали копыта.
   Маленький рыцарь выглянул в окошко.
   - Пан Заглоба вернулся - видно, не достал лошадей, - сказал он.
   Едва он договорил, дверь из сеней распахнулась и на  пороге  появился
Заглоба - бледный до синевы, запыхавшийся, взмокший.
   - На конь! - закричал он.
   Володыёвский был достаточно искушенный воин, дабы в подобных  случаях
не  терять  времени  на  расспросы.  Он  не  захотел  даже  на   секунду
задержаться, чтобы спасти мех с вином (о котором,  впрочем,  позаботился
Заглоба), мигом подхватил княжну, вывел ее во двор и посадил в седло,  а
затем, проверив торопливо, подтянуты ли подпруги, приказал:
   - Вперед, братцы!
   Застучали копыта, и вскоре люди и лошади, точно  вереница  призраков,
скрылись во тьме.
   Долго скакали, не переводя духа; лишь когда от Проскурова их отделяло
не менее мили и мрак перед восходом луны сгустился настолько, что  можно
было не опасаться погони, Володыёвский, догнавши Заглобу, спросил:
   - Что случилось?
   - Погоди, пан Михал, погоди! У меня чуть ноги не отнялись... Уф!  Дай
отдышаться!
   - Что же все-таки приключилось?
   - Сатана собственной персоной, клянусь, сатана либо змий, у  которого
одну голову снесешь, другая тотчас вырастает.
   - Да говори же ты толком!
   - Я Богуна видел на рынке.
   - А ты в своем уме, сударь?
   - На рыночной площади видел  собственными  глазами,  а  при  нем  еще
человек пять или шесть - у меня ноги  едва  не  отнялись,  не  до  счету
было... Факелы над ним держали... Ох, чую, бес какой-то  нам  помехи  не
устает придумывать; нет, не  верю  я  боле  в  счастливый  исход  нашего
предприятья. Что его, дьявола, смерть не берет, что ли? Не говори ничего
Елене... О господи! Ты его зарубил, Редзян выдал... Ан  нет!  Живехонек,
на свободе и поперек пути норовит стать. Уф! Всемогущий боже! Слово даю,