слезу не пустил, а напоследок велел, бестия, поклясться, что я поеду,  я
и поклялся, а в душе добавил: "Со своим хозяином!" Ох, и обрадовался он!
Тотчас дал мне пернач, нож и перстень и драгоценности, что имел, а я все
взял, про себя подумав: пусть лучше у меня, чем у разбойника, будут.  На
прощанье растолковал еще, который это яр над Валадынкой, как туда  ехать
да как оттуда, - все в подробностях объяснил, теперь я и  с  завязанными
глазами найду дорогу, в чем вы и сами  сумеете  убедиться,  потому  как,
полагаю, мы поедем вместе.
   - Завтра же, не откладывая! - сказал Володыёвский.
   - Какое там завтра! Нынче на рассвете велим оседлать коней.
   Радость  овладела  всеми  сердцами,  и  понеслись  к  небесам   слова
благодарности; весело потирая  руки,  рыцари  забросали  Редзяна  новыми
вопросами, на которые тот отвечал с присущей ему флегматичностью.
   - Чтоб тебе ни дна ни покрышки! - выкрикивал Заглоба. -  Ну  и  слугу
Скшетускому послал всевышний!
   - Чем плох слуга! - отвечал Редзян.
   - Он тебя, надо думать, озолотит.
   - И я полагаю, что без награды не обойдется, хотя и без того верой  и
правдой служу своему хозяину.
   - А что же ты с Богуном сделал? - спросил Володыёвский.
   - То-то и беда, сударь мой, что  он  мне  снова  больным  попался,  -
негоже, чай, раненного ножом, хозяин бы за это тоже не  похвалил.  Такая
уж, верно, моя  судьба!  Что  было,  по-вашему,  делать?  Все,  что  мог
рассказать, он мне рассказал, и все, что  имел,  отдал;  тут-то  меня  и
взяли сомненья. С какой стати, говорю себе, этот злодей будет гулять  по
свету? Одним чертом меньше станет, и слава богу! И еще подумал я: а  ну,
коли он оправится и за нами следом пустится с  казаками,  тогда  что?  И
пошел, недолго думая, к пану коменданту Реговскому, который  во  Влодаве
стоит со своей хоругвью, и доложил ему, что это не кто иной, как  Богун,
наиопаснейший мятежник. Верно, за это время его уже вздернуть успели.
   Сказавши  так,  Редзян  рассмеялся   глуповато   и   обвел   взглядом
присутствующих, ожидая, что смех будет подхвачен;  но,  к  великому  его
изумлению, ответом ему было  молчанье.  Лишь  несколько  погодя  Заглоба
первый  нарушил  тишину,  буркнув:  "Ладно,  не  будем   об   этом",   -
Володыёвский  же  продолжал  сидеть  безмолвно,  а  пан  Лонгинус  долго
причмокивал языком и покачивал головою и наконец промолвил:
   - Некрасиво ты, брат, поступил, что называется, некрасиво!
   - Как так, ваша милость? - удивленно вопросил Редзян. - Неужто  лучше
было его прирезать?
   - И так плохо, и эдак скверно. Сам не знаю,  что  лучше:  разбойником
быть или иудой?
   - Да ты что, сударь? Разве Иуда мятежника выдал?  Богун  ведь  и  его
величества короля, и всей Речи Посполитой враг лютый.
   - Оно верно, а все ж некрасиво  ты  поступил.  Как,  говоришь,  звали
коменданта этого?
   - Пан Реговский. А по имени, кажется, Якуб.
   - Он самый! - пробормотал литвин. - Пана  Лаща  сродственник  и  пана
Скшетуского недруг.
   Впрочем,  замечание  его  не  было  услышано,  потому  что  заговорил
Заглоба.
   - Вот что, друзья любезные! - сказал старый  шляхтич.  -  Нельзя  нам
медлить! Господь - хвала ему! - так распорядился,  что  благодаря  этому
слуге нам куда как легче княжну искать будет. Завтра  же  и  отправимся.
Князь уехал; поедем без его дозволенья: время не терпит! Втроем  поедем:
Володыёвский, я и Редзян, а тебе, пан Подбипятка, лучше  остаться:  рост
твой и простодушие нас сгубить могут.
   - Нет, братец, я с вами! - сказал Лонгинус.
   - Ради ее же блага вашей милости, сударь, надлежит остаться. Кто тебя
раз видел, в жизни не позабудет. Правда, у нас пернач есть, но тебе и  с
перначем не поверят. Ты  Полуяна  на  глазах  всего  Кривоносова  сброда
душил; увидь они только  среди  нас  эдакого  верзилу,  мгновенно  обман
учуют. Нет, никак не можно твоей милости с нами ехать. Трех  голов  тебе
там не найти, а от твоей одной немного проку. Чем  все  дело  испортить,
сиди лучше на месте.
   - Жалко, - сказал литвин.
   - Жалко не жалко, а  придется  остаться.  Поедем  гнезда  с  деревьев
снимать, то и тебя прихватим, а сейчас неподходящий случай.
   - Слухать гадко!
   - Дай же тебя облобызать, дружище, очень уж у меня на душе прекрасно.
Оставайся и не горюй. И еще одно, милостивые  судари,  я  хочу  сказать.
Главное, храните все в тайне: не дай бог разнесется по  войску  слух,  а
там и мужичья достигнет. Никому ни слова!
   - Ба, а князю?
   - Князя нет.
   - А Скшетускому, если вернется?
   - Ему-то и заикаться нельзя, не то  сразу  за  нами  кинется  следом.
Успеет еще нарадоваться, а  если,  не  приведи  господь,  новая  неудача
случится, ведь умом повредиться может. Поклянитесь, друзья любезные, что
никому ни звука.
   - Слово чести! - сказал Подбипятка.
   - Слово, слово!
   - А теперь возблагодарим господа нашего, владыку.
   Сказавши так, Заглоба первый упал на колени; примеру его  последовали
остальные и молились горячо и долго.

Глава XXII

   Князь несколькими днями ранее действительно уехал в Замостье набирать
войска и обратно  ожидался  нескоро,  поэтому  Володыёвский,  Заглоба  и
Редзян отправились в путь, никому не сказавшись, в строжайшей тайне;  из
остававшихся в Збараже посвящен в нее был один лишь пан Лонгинус, и тот,
будучи связан словом, молчал как рыба.
   Вершулл и прочие офицеры, зная о смерти княжны, не предполагали,  что
отъезд  маленького  рыцаря  и  Заглобы  как-либо   связан   с   невестой
злосчастного Скшетуского, и скорее  склонны  были  считать,  что  друзья
отправились к нему, тем паче что их  сопровождал  Редзян,  который,  как
известно, служил Скшетускому. Они же поехали прямо в  Хлебановку  и  там
занялись приготовлениями к походу.
   Прежде всего Заглоба на занятые у Лонгина деньги  купил  пять  рослых
подольских  лошадей,  незаменимых  в   долгих   переходах;   их   охотно