Скшетуский остолбенел. Заглоба говорил правду!
   - А что тебе Богун сделал? - спросил Хмельницкий.
   Щеки поручика вспыхнули еще ярче. Он не  мог  решиться  рассказать  о
княжне  полупьяному  гетману,  боясь  услышать  от   него   какое-нибудь
непростительное оскорбленье.
   Его выручил Кисель.
   - Это дело  серьезное,  -  молвил  он,  -  мне  рассказывал  каштелян
Бжозовский. Богун у этого рыцаря невесту умыкнул и неведомо где спрятал.
   - Так ищи ее, - сказал Хмельницкий.
   - Я искал на Днестре, где она укрыта, но не смог найти.  Говорят,  он
ее в Киев хотел отправить и сам туда собирался, чтобы  там  обвенчаться.
Дозволь же мне, любезный гетман, в Киев за ней  поехать,  ни  о  чем  не
прошу больше.
   - Ты мой друг, ты Чаплинского поколотил... Можешь ехать и  искать  ее
везде, где пожелаешь, - я тебе разрешаю, и тому, у кого  она  пребывает,
передашь мой приказ отдать ее в твои руки,  а  еще  пернач  получишь  на
проезд и письмо к митрополиту, чтоб  по  монастырям  у  монахинь  искать
позволил. Мое слово - олово!
   Сказавши так, гетман крикнул  в  дверь,  чтоб  Выговский  шел  писать
письмо и приказ составил, а Чарноту, хотя был пятый час  ночи,  отправил
за печатью. Дедяла принес пернач, а Донцу было велено  взять  две  сотни
конных и проводить Скшетуского до Киева  и  далее,  до  первых  польских
сторожевых постов.
   На следующий день Скшетуский покинул Переяслав.

Глава XIX

   Если Заглоба томился в Збараже, то не менее его томился Володыёвский,
истосковавшись без ратных трудов и приключений. От времени  до  времени,
правда, выходили из  Збаража  хоругви  для  усмирения  разбойных  ватаг,
проливавших кровь и сжигавших села на берегах Збруча, но то  была  малая
война - одни только стычки - хотя  оттого,  что  зима  стояла  долгая  и
морозная, весьма  обременительная,  требующая  многих  усилий,  а  славы
приносящая мало.  Поэтому  пан  Михал  каждый  божий  день  приставал  к
Заглобе, уговаривая идти на выручку Скшетускому, от которого  давно  уже
не было никаких известий.
   - Верно, он там в какую-нибудь передрягу попал, а то и голову сложил,
- говорил Володыёвский. -  Непременно  надо  нам  ехать.  Погибать,  так
вместе.
   Заглоба особенно не противился, поскольку - как  утверждал  -  вконец
замшавел в Збараже и сам диву давался, как еще не оброс паутиной, однако
с отъездом медлил, рассчитывая вот-вот получить от Скшетуского  хотя  бы
записку.
   - Пан Ян у нас не только  отважен,  но  и  смекалист,  -  отвечал  он
Володыёвскому на его настоянья, -  обождем  еще  несколько  дней,  вдруг
придет письмо и окажется, что в экспедиции нет нужды?
   Володыёвский, признавая справедливость  этого  аргумента,  вооружался
терпением, хотя время все медленнее для него тянулось. В  конце  декабря
ударили такие морозы, что даже разбои прекратились. В окрестностях стало
спокойно. Единственным развлечением  сделалось  обсуждение  общественных
новостей, как из рога изобилия сыпавшихся на серые збаражские стены.
   Толковали о коронации и о сейме и о  том,  получит  ли  булаву  князь
Иеремия, имевший на то больше оснований, чем  любой  другой  полководец.
Возмущались теми, кто утверждал, что благодаря возобновлению переговоров
с Хмельницким один лишь Кисель будет  возвышен.  Володыёвский  по  этому
поводу несколько раз дрался на поединках, а  Заглоба  напивался  пьян  -
появилась опасность, что он  совсем  сопьется,  поскольку  не  только  с
офицерами и шляхтой водил компанию, но и не гнушался гулять у  мещан  на
крестинах, на свадьбах  -  особенно  пришлись  ему  по  вкусу  их  меды,
которыми славился Збараж.
   Володыёвский всячески ему за это выговаривал, внушая, что не пристало
шляхтичу якшаться с  особами  низкого  рода,  ибо  тем  самым  умаляется
достоинство всего сословия, но Заглоба отвечал, что тому  виной  законы,
дозволяющие мещанам скоропалительно богатеть и такие наживать состояния,
какими достойна  владеть  только  шляхта;  он  пророчил,  что  наделение
простолюдинов чересчур большими правами  к  добру  не  приведет,  но  от
своего не отступался. И трудно было его за то  винить  в  унылую  зимнюю
пору, когда всяк терзался неуверенностью, скукой и ожиданьем.
   Мало-помалу,  однако,  все  больше  княжьих  хоругвей  стягивалось  к
Збаражу, что предвещало по весне начало военных действий.  У  многих  на
душе  повеселело.  Среди  прочих  приехал  пан  Подбипятка  с  гусарской
хоругвью  Скшетуского.  Он  привез  известия  о  немилости,  в   каковой
пребывает при дворе князь, о смерти Януша Тышкевича, киевского  воеводы,
на место которого - по всеобщему мнению  -  будет  назначен  Кисель,  и,
наконец, о тяжкой болезни, приковавшей к  постели  в  Кракове  коронного
стражника Лаща. Что касалось войны, пан Лонгинус слыхал от самого князя,
будто возобновится она разве что в  случае  крайних  обстоятельств,  ибо
комиссары отправлены были к казакам с наказом идти на всяческие уступки.
Рассказ Подбипятки соратники Вишневецкого  встретили  с  возмущеньем,  а
Заглоба предложил отправить  в  суд  протест  и  основать  конфедерацию,
поскольку, заявил, не хочет видеть, как пропадают плоды его  трудов  под
Староконстантиновом.
   Так, за обсуждением новостей, в тревогах и сомненьях, прошли  февраль
и половина марта, а от Скшетуского по-прежнему не было ни слуху ни духу.
   Тем упорнее стал Володыёвский настаивать на отъезде.
   - Не княжну теперь, - говорил он,  -  а  Скшетуского  искать  настало
время.
   Время, однако, показало, что Заглоба был прав, откладывая  отъезд  со
дня на день: под конец  марта  с  письмом,  адресованным  Володыёвскому,
прибыл из Киева казак Захар. Пан Михал тотчас вызвал к себе Заглобу; они
заперлись с  посланцем  в  отдельной  комнате,  и  Володыёвский,  сломав
печать, прочитал нижеследующее:
   - "По всему Днестру, до  Ягорлыка  пройдя,  не  обнаружил  я  никаких
следов.  Полагая,  что  княжна  спрятана  в   Киеве,   присоединился   к
комиссарам,  с  которыми  проследовал  до  Переяслава.  Оттуда,  получив
нежданно позволение Хмельницкого, прибыл в Киев и ищу ее везде и  всюду,
в чем мне споспешествует сам митрополит. Наших здесь не счесть - у мещан
хоронятся и в монастырях, однако,  опасаясь  черни,  знаков  о  себе  не
подают, чрезвычайно тем поиски затрудняя.  Господь  меня  на  всем  пути
направлял и не только охранил, но  и  расположил  ко  мне  Хмельницкого,