посему, смею надеяться, и впредь помогать  будет  и  милостью  своей  не
оставит. Ксендза Муховецкого нижайше прошу отслужить молебен,  и  вы  за
меня помолитесь. Скшетуский".
   - Слава господу-вседержителю! - воскликнул Володыёвский.
   - Тут еще post scriptum, - заметил Заглоба,  заглядывая  через  плечо
друга.
   - И верно!  -  сказал  маленький  рыцарь  и  стал  читать  дальше:  -
"Податель сего письма, есаул  миргородского  куреня,  сердечно  обо  мне
пекся, когда я в Сечи пребывал в плену, и ныне в Киеве помогал всемерно,
и письмо доставить взялся, не  убоявшись  риска;  будь  любезен,  Михал,
позаботься, дабы он ни в чем не нуждался".
   - Ну, хоть один порядочный казак нашелся! - сказал  Заглоба,  подавая
Захару руку.
   Старик пожал ее без тени подобострастия.
   - Получишь вознагражденье! - добавил маленький рыцарь.
   - Вiн сокiл, - ответил казак, - я його люблю, я не для  грошей  тутки
прийшов.
   - И гордости, гляжу, тебе не занимать, многим бы  шляхтичам  не  грех
поучиться, - продолжал Заглоба. - Не все среди вас скоты, не все! Ну  да
ладно, суть не в этом! Стало быть, в Киеве пан Скшетуский?
   - Точно так.
   - А в безопасности? Я слыхал, чернь там крепко озорничает.
   - Он у Донца живет, у полковника. Ничего ему не случится: сам  батько
Хмельницкий Донцу под страхом смерти приказал его беречь пуще глаза.
   - Чудеса в решете! С чего это Хмельницкий так возлюбил нашего друга?
   - Он его давно любит.
   - А сказывал тебе пан Скшетуский, что он в Киеве ищет?
   - Ясное дело, он же знает, что я ему друг!  Мы  и  вместе  с  ним,  и
поврозь искали, как не сказать было?
   - Однако же не нашли по сю пору?
   - Не нашли. Ляхiв там еще тьма, и все прячутся,  а  друг  про  дружку
никто ничего не знает - отыщи попробуй. Вы слыхали, что  там  зверствует
черный люд, а я своими глазами видел: не только ляхiв режут, но  и  тех,
что их укрывают, даже черниц  и  монахов.  В  монастыре  Миколы  Доброго
двенадцать полячек было, так их  вместе  с  черницами  в  келье  удушили
дымом; каждый второй день кликнут клич на улице и бегут искать,  изловят
и в Днепр. Ой! Скольких уже поутопили...
   - Так, может, и ее убили?
   - Может, и убили.
   - Нет, нет! -  перебил  его  Володыёвский.  -  Ежели  Богун  ее  туда
отправил, значит, приискал безопасное место.
   - Где, как не в монастыре, безопасней, а и там находят.
   - Уф! - воскликнул Заглоба. - Думаешь, она могла погибнуть?
   - Не знаю.
   - Видно, Скшетуский все же не теряет надежды, - продолжал Заглоба.  -
Господь тяжкие ему послал испытанья, но когда-нибудь и утешить должен. А
ты сам давно из Киева?
   - Ой, давно, пане. Я ушел, когда комиссары через Киев ехали  обратно.
Багацько ляхiв с ними бежать хотело и бежали, несщаснi, кто как мог,  по
снегу, по бездорожью, лесом, к Белогрудке, а казаки  за  ними,  кого  ни
догонят, всех убивали. Багато втекло, багато забили, а иных  пан  Кисель
выкупил, пока имел грошi.
   - О, собачьи души! Выходит, ты с комиссарами ехал?
   - С комиссарами до Гущи, потом до Острога. А дальше уж сам шел.
   - Пану Скшетускому ты давно знаком, значит?
   - В Сечи повстречались; он раненый лежал, а я за ним ходил и полюбил,
как дитину рiдную. Стар я, некого мне любить больше.
   Заглоба крикнул слугу и велел подать меду и  мясного.  Сели  ужинать.
Захар с дороги был утомлен и голоден и поел с охотой, потом выпил  меду,
омочив в темной влаге седые усы, и молвил, причмокнув:
   - Добрый мед.
   - Получше, чем кровь, которую вы пьете, - сказал Заглоба. -  Впрочем,
полагаю,  тебе,  как  человеку  честному  и  Скшетускому  преданному,  к
смутьянам нечего возвращаться.  Оставайся  с  нами!  Здесь  тебе  хорошо
будет.
   Захар поднял голову.
   - Я письмо вiддав и пойду, казаку середь казаков место, негоже мне  с
ляхами брататься.
   - И бить нас будешь?
   - А буду. Я сечевой казак. Мы батька Хмельницкого гетманом выбрали, а
теперь король ему прислал булаву и знамя.
   - Вот тебе, пан Михал! - сказал Заглоба. -  Говорил  я,  протестовать
нужно?
   - А из какого ты куреня?
   - Из миргородского, только его уже нету.
   - А что с ним сталось?
   - Гусары Чарнецкого под  Желтыми  Водами  в  прах  разбили.  Кто  жив
остался, теперь у Донца, и я с ними. Чарнецкий добрый жолнiр, он у нас в
плену, за него комиссары просили.
   - И у нас ваши пленные есть.
   - Так оно и должно быть. В Киеве говорили, первейший  наш  молодец  у
ляхiв в неволе, хотя иные сказывают, он погибнул.
   - Кто таков?
   - Ой, лихой атаман: Богун.
   - Богун в поединке зарублен насмерть.
   - Кто ж его зарубил?
   - Вон тот рыцарь, - ответил Заглоба, указывая на Володыёвского.
   У Захара, который в ту минуту допивал уже вторую кварту  меду,  глаза
на лоб полезли и лицо побагровело; наконец он прыснул,  пустив  из  носу
фонтан, и переспросил, давясь от смеха:
   - Этот лицар Богуна убил?
   - Тысяча чертей! - вскричал, насупя бровь, Володыёвский.  -  Посланец
сей чересчур много себе дозволяет.
   - Не сердись, пан Михал, - вмешался Заглоба. -  Человек  он,  видать,
честный, а что обходительности не научен, так на то и казак. И опять же:
для вашей милости это честь большая  -  кто  еще  при  такой  неказистой
наружности столько великих побед одержал в жизни?  Сложенья  ты  хилого,
зато духом крепок. Я сам... Помнишь, как  после  поединка  таращился  на
тебя, хотя собственными глазами от  начала  до  конца  весь  бой  видел?
Верить не хотелось, что этакий фертик...