недюжинной отвагой обладать нужно, чтобы к нам пробиться.
   И затем обратился к Скшетускому:
   - Чего ты от нас хочешь?
   - Дозволь с вами идти, ваша милость.
   - Дракону в пасть лезешь...  Впрочем,  ежели  такова  твоя  воля,  мы
противиться не вправе.
   Скшетуский молча поклонился.
   Кисель смотрел на него с удивленьем.
   Строгое лицо молодого рыцаря поразило  его  серьезностью  и  скорбным
выражением.
   - Скажи, сударь, - промолвил он, - какие причины толкнули тебя в  это
пекло, куда не сунется никто по доброй воле?
   - Несчастье, ясновельможный пан воевода.
   - Напрасно я спросил, - сказал Кисель. - Видно, ты потерял кого-то из
близких и теперь на поиски едешь?
   - Именно так.
   - А давно это приключилось?
   - Прошлой весною.
   - Как? И ваша милость сейчас только ехать собрался! Ведь  без  малого
год прошел! Что же ты до сих пор, любезный сударь, делал?
   - Воевал под знаменами русского воеводы.
   - Неужто благородный сей вождь тебя не пожелал отпустить?
   - Я сам не хотел.
   Кисель  снова  взглянул  на  молодого  рыцаря,  после  чего   настало
молчание, которое было прервано киевским каштеляном:
   - Все мы, кто с князем служил, наслышаны о несчастьях этого рыцаря  и
не одну слезу пролили из сочувствия ему,  а  что  он  предпочел,  покуда
война шла, отечеству служить, а не о своем благе  печься,  достойно  еще
большего одобренья. Редкостный по нынешним временам пример.
   - Если окажется, что  мое  слово  для  Хмельницкого  хоть  что-нибудь
значит, поверь, сударь, я не премину его за  тебя  замолвить,  -  сказал
Кисель.
   Скшетуский опять поклонился.
   - А теперь иди отдыхай,  -  ласково  сказал  воевода,  -  ты,  верно,
утомлен изрядно, как и все мы: у нас ведь ни минуты нет покоя.
   - Я его к  себе  заберу,  мы  с  ним  в  свойстве,  -  сказал  ловчий
Кшетовский.
   - Пойдемте и мы, отдохнуть никому не помешает, кто  знает,  доведется
ли уснуть следующей ночью! - сказал Бжозовский.
   - Вечным сном, быть может, - докончил воевода.
   И с этими словами удалился в боковую светелку, где в дверях  его  уже
поджидал слуга; за ним разошлись и остальные.  Ловчий  Кшетовский  повел
Скшетуского к себе на квартиру,  которая  была  рядом,  через  несколько
домов только. Слуга с фонарем шел перед ними.
   - До чего ж ночь темна, и метет все сильнее! - сказал ловчий.  -  Эх,
пан Ян, что мы сегодня пережили! Я думал, Судный день наступает.  Еще  б
немного, и чернь перерезала бы нам глотки.  У  Брышовского  рука  рубить
устала. Мы уже с жизнью прощались.
   - Я был  среди  черни,  -  ответил  Скшетуский.  -  Завтра  к  вечеру
ожидается  новая  ватага  разбойников,  их  уже  оповестили.  До  вечера
непременно надо уехать. Вы отсюда прямо в Киев?
   - Это зависит от ответа Хмельницкого -  к  нему  князь  Четвертинский
поехал. А вот и моя квартира, милости прошу, входи, пан Ян, я велел вина
подогреть, не худо перед сном подкрепиться.
   Они вошли в горницу, где в очаге ярко горел огонь. Дымящееся вино уже
стояло на столе. Скшетуский жадно схватил чарку.
   - У меня ни крошки не было во рту со вчерашнего дня, - сказал он.
   - Исхудал ты страшно. Извелся,  видно,  совсем  от  печали  и  ратных
трудов. Рассказывай теперь про себя, мне ведь о  твоих  делах  известно.
Княжну, значит, среди врагов задумал искать?
   - Либо ее, либо смерть, - ответил рыцарь.
   - Смерть найти легче. А откуда ты знаешь, что княжна в тех  краях?  -
продолжал расспрашивать ловчий.
   - Потому что другие я уже объездил.
   - Где ж ты был?
   - В пойме Днестра. С  армянскими  купцами  дошел  до  Ягорлыка.  Были
указанья, что она там укрыта; везде побывал, а теперь еду  в  Киев:  как
будто Богун туда ее везти собирался.
   Едва поручик произнес имя "Богун", ловчий схватился за голову:
   - Господи! - воскликнул он. - Что ж это я о  главном  молчу!  Богуна,
говорят, убили.
   Скшетуский побледнел.
   - Как так? От кого ты слышал?
   - От того самого шляхтича, что однажды княжну уже спас, - он еще  под
Староконстантиновом отличился. Мы  в  пути  повстречались,  когда  он  в
Замостье ехал. Только я спросил: "Что слышно?" - а он мне: "Богун убит".
- "Кто ж  его  убил?"  -  спрашиваю,  а  он  отвечает:  "Я!"  На  том  и
расстались.
   Вспыхнувшее было лицо Скшетуского побледнело мгновенно.
   - Шляхтич этот, - сказал он, -  приврать  любит.  Нельзя  его  словам
верить. Нет! Нет! Да и Богуна одолеть ему не под силу.
   - А ты сам его разве не видел? Помнится, он сказывал, будто к тебе  в
Замостье едет.
   - В Замостье я его не дождался. Сейчас он, верно, в Збараже,  но  мне
комиссаров хотелось  побыстрей  догнать,  потому  на  обратном  пути  из
Каменца я туда заезжать не стал и так  его  и  не  увидел.  Одному  богу
известно, сколько правды в том, что он мне  о  ней  рассказывал  в  свое
время: будто бы, когда в плену у Богуна сидел, случайно  подслушал,  что
тот ее за Ямполем спрятал, а потом собирался  везти  венчаться  в  Киев.
Может, и это, как все прочие его россказни, неправда.
   - Зачем же тогда в Киев едешь?
   Скшетуский замолчал,  какое-то  время  слышны  были  только  свист  и
завывание ветра.
   - Послушай-ка... - сказал вдруг, хлопнув себя по лбу, ловчий, -  ведь
ежели Богун не убит, ты легко к нему в лапы попасться можешь.
   - За тем и еду, чтобы его отыскать, - глухо ответил Скшетуский.
   - Как это?
   - Пусть божий суд нас рассудит.
   - Думаешь, он драться с тобою  станет?  Скрутит  да  и  велит  живота
лишить либо продаст татарам.