солдаты: с тем же успехом, что и Скшетуского,  это  могли  быть  хоругви
Реговского, так что друзья по-прежнему оставались в неведении.  Зато  до
них докатилась иная весть: казаки терпели от литовских войск неудачу  за
неудачей. Первые  слухи  об  этом  просочились  в  Варшаву  перед  самым
отъездом Володыёвского, но тогда еще казались сомнительными, теперь  же,
обросши  подробностями,  разнеслись  по   всей   стране,   представляясь
чистейшей правдой. За поражения коронных войск  казакам  Хмельницкого  с
лихвой отплатило литовское войско.  Сложил  голову  Полумесяц  -  старый
бывалый атаман, и лютый Небаба, и Кречовский,  их  обоих  стоивший,  тот
самый Кречовский, который ни чинов не заслужил, ни отличий, ни старостою
не стал, ни  воеводой,  а  как  бунтовщик  на  колу  свои  дни  окончил.
Казалось,  сама  Немезида  пожелала  отмстить  ему  за  немецкую  кровь,
пролитую в Заднепровье, кровь Вернера и Флика, потому что попался  он  в
руки не  кому  иному,  как  немцам  из  Радзивиллова  войска  и,  тяжело
раненный, изрешеченный пулями, был без промедленья посажен  на  кол,  на
котором, несчастный, корчился еще целый день, покуда черная его душа  не
отлетела. Таков был конец человека, который по храбрости своей и военным
талантам мог бы стать  вторым  Стефаном  Хмелецким,  если  бы,  движимый
неутолимой  жаждой  богатств  и  отличий,  не  пошел  по   пути   измен,
вероломства и страшных, кровавых бесчинств, достойных самого Кривоноса.
   С ним, с Полумесяцем и Небабой еще тысяч двадцать молодцев полегли на
бранном поле или утонули в болотистой пойме Припяти, и  страх  промчался
ураганом над мятежной Украиной: во все  сердца  закралось  предчувствие,
что  после  триумфальных  успехов,  после  побед  под  Желтыми   Водами,
Корсунем, Пилявцами  пришло  время  поражений,  подобных  разгромам  под
Солоницей  и  Кумейками,  положившим  конец   предыдущим   бунтам.   Сам
Хмельницкий, хоть  и  находился  в  зените  славы  и  был  сильней,  чем
когда-либо  прежде,  испугался,  узнав  о  смерти  Кречовского,   своего
"друга", и снова бросился выспрашивать о будущем вещуний. Разное обещали
гетману ворожеи - и новые большие войны, и поражения, и победы, - но  ни
одна не могла сказать, что его самого ожидает.
   Между тем разгром  Кречовского,  да  и  близившаяся  зима  предвещали
длительное затишье. Страна зализывала раны, опустелые веси заселялись, и
помалу ободрялись сердца, до того снедаемые сомненьями и страхом.
   Друзья  наши,  тоже  приободрившиеся,  после   долгого   и   трудного
путешествия благополучно прибыли в Збараж и, доложившись  в  замке,  без
промедления отправились к коменданту, которым, к немалому их  изумлению,
оказался Вершулл.
   - А где Скшетуский? - едва поздоровавшись, спросил Заглоба.
   - Нету его, - отвечал Вершулл.
   - Ваша милость, стало быть, комендантом крепости назначен?
   - Так точно. Взамен Скшетуского: он уехал, а мне вверил  гарнизон  до
своего возвращенья.
   - А когда обещал вернуться?
   - Ничего не  сказал,  сам  не  знал,  видно,  только  попросил  перед
отъездом: "Если ко мне кто приедет, скажи, чтобы здесь дожидался".
   Заглоба с Володыёвским переглянулись.
   - Давно он уехал? - спросил маленький рыцарь.
   - Десять дней как.
   - Пан Михал, - сказал Заглоба, - хорошо бы, пан  Вершулл  ужином  нас
угостил - какой разговор на голодный желудок! За трапезой все и обсудим.
   - Рад служить, любезные судари, я и сам как  раз  за  стол  собрался.
Кстати  сказать,  командование  переходит  к  пану  Володыёвскому,   как
старшему по званию, так что я у него в гостях, а не он у меня.
   - Оставайся начальствовать, пан Кшиштоф, - ответил Володыёвский, - ты
годами старше, да и мне, верно, уехать придется.
   Вскоре был подан ужин. Сели, поели. Заглоба, заморив  червячка  двумя
мисками похлебки, обратился к Вершуллу с вопросом:
   - А не имеется ли у тебя, сударь, предположений, куда мог  Скшетуский
поехать?
   Вершулл  отослал  челядинцев,  прислуживавших  за  столом,  и   после
некоторого размышления ответил:
   - Предположения есть, но Скшетускому очень важно,  чтобы  тайна  была
сохранена, оттого я при людях  и  не  стал  ничего  говорить.  Нам  тут,
похоже, до весны без дела стоять, вот он и воспользовался  благоприятным
моментом и, как мне кажется, поехал на поиски княжны, которая у Богуна в
неволе.
   - Богуна уже нет на свете, - сказал Заглоба.
   - Как так?
   Заглоба в третий или четвертый раз  поведал,  как  все  случилось,  -
рассказ этот он повторял  с  неизменным  удовольствием,  -  Вершулл  же,
подобно пану Лонгинусу, слушал и не мог надивиться, а потом заметил:
   - Теперь все ж Скшетускому полегче будет.
   - Оно так, да ведь ее еще отыскать нужно. Людей-то  хоть  он  взял  с
собою?
   - Никого не взял, с  тремя  лошадьми  да  с  казачком-русином  только
поехал.
   - И правильно сделал, там без хитростей не обойдешься. До Каменца еще
так-сяк можно бы дойти с хоругвью, но в Ушице и Могилеве уж точно  стоят
казаки - там зимовники хорошие, а в Ямполе главное казацкое гнездовье  -
туда либо с целой дивизией идти, либо одному.
   - А почему ваша милость полагает, что он именно в те края направился?
- спросил Вершулл.
   - Потому, что она за Ямполем укрыта и ему об этом  известно,  но  там
сплошь овраги, буераки да непролазные заросли - даже если  знать  место,
не вдруг отыщешь, а не зная и подавно! Я в Ягорлыке бывал, за лошадьми и
судиться ездил. Вместе у нас дело бы, верно, пошло лучше, а как он там в
одиночку  -  ох,  не  знаю,  сомненье  меня  берет;  разве  что   случай
какой-нибудь дорогу подскажет, расспрашивать ведь, и то нельзя.
   - Так вы хотели с ним вместе ехать?
   - Хотели. Что теперь делать будем, а, пан Михал? Поедем следом иль не
поедем?
   - Предоставляю решать вашей милости.
   - Хм! Десять дней, как уехал, - не догнать нам  его,  а  главное,  он
велел здесь себя дожидаться. И бог весть, какой еще путь выбрал. Мог  на
Проскуров и Бар по старому тракту поехать, а мог и на Каменец-Подольский
- не угадаешь.
   -  Не  забудь,  сударь,  -  сказал  Вершулл,   -   это   только   мое
предположение, что он за княжной поехал, а уверенности в том нет.
   - Вот именно! - сказал Заглоба. - А вдруг он всего-навсего за  языком