- Радоваться надо.  Последние  остолопы  будем,  если  теперь  ее  не
отыщем.
   - Едем, - сказал, вставая, маленький рыцарь.
   - Выпьем! - поправил его Заглоба. - Даст бог, еще деток ихних понесем
к купели, а все почему? Потому что Богуна зарубили.
   - Туда ему и дорога! - докончил Володыёвский, не заметив, что Заглоба
уже разделяет с ним честь победы над атаманом.

Глава XIV

   Наконец под сводами варшавского кафедрального собора  прозвучало  "Te
Deum laudamus"  и  "Монарх  восшел  на  царствие",  зазвонили  колокола,
грянули  пушки  -  и  надежда   вселилась   в   сердца.   Пришел   конец
междуцарствию, времени смутному и тревожному, особенно тяжкому для  Речи
Посполитой, потому что было это время всеобщего краха.  Те,  кого  дрожь
пронимала при мысли о нависших над  страною  опасностях,  теперь,  когда
выборы  прошли  с  редким  единодушьем,  облегченно  вздохнули.   Многим
казалось, что не знающая примеров междоусобица окончилась раз и навсегда
и новому королю остается лишь предать правому суду виновных. Чаянья  эти
подкреплялись и поведением самого Хмельницкого.  Казаки  под  Замостьем,
продолжая  ожесточенно  штурмовать  замок,  тем  не  менее  заявляли  во
всеуслышание,  что  поддерживают   Яна   Казимира.   Хмельницкий   через
посредство   ксендза   Гунцеля    Мокрского    слал    его    величеству
верноподданнические письма, а с  иными  посланцами  -  нижайшие  просьбы
оказать милость ему и запорожскому  войску.  Известно  также  было,  что
король,  следуя  политике   канцлера   Оссолинского,   намерен   сделать
казачеству немалые уступки. Как некогда, до разгрома под Пилявцами,  все
говорили только о войне, так  теперь  слово  "мир"  не  сходило  с  уст.
Блеснула  надежда,  что  после  полосы  бедствий  наступит  долгожданная
передышка и новый монарх залечит раны отечества.
   Наконец к Хмельницкому с письмом от короля был отправлен  Смяровский,
и  вскоре  разнеслась  радостная  весть,  будто  казаки,  сняв  осаду  с
Замостья, отступают на Украину, где будут спокойно  ожидать  королевских
распоряжений и решенья комиссии, которая должна  заняться  рассмотрением
их претензий. Казалось,  гроза  пронеслась,  и  над  страною,  предвещая
тишину и покой, засияла семицветная радуга.
   Не было, правда, недостатка в дурных приметах и предсказаньях, однако
среди наставшего благоденствия  они  оставлялись  без  внимания.  Король
отправился в  Ченстохову,  чтобы  первым  делом  поблагодарить  небесную
заступницу  за  избрание  на  престол  и  вверить  себя  дальнейшему  ее
попеченью, а оттуда поехал на коронацию в  Краков.  За  ним  последовали
сановники. Варшава опустела, в  ней  остались  только  exules  <беглецы,
беженцы (лат.).> с Руси,  те,  кто  еще  не  смел  возвращаться  в  свои
разграбленные имения, либо те, которым возвращаться было незачем.
   Князю Иеремии, как сенатору Речи Посполитой,  надлежало  сопровождать
короля в Краков. Володыёвский же и Заглоба с одной  драгунской  хоругвью
двинулись скорым маршем в  Замостье,  к  Скшетускому,  спеша  порадовать
друга известием об участи,  постигшей  Богуна,  и  затем  вместе  с  ним
пуститься на поиски княжны.
   Заглоба покидал  Варшаву  не  без  некоторого  сожаленья,  ибо  среди
съехавшейся туда без  счету  шляхты,  в  предвыборной  кутерьме,  будучи
непременным участником вечных пирушек и драк, которые они с Володыёвским
затевали, чувствовал себя как рыба в воде. Однако  он  утешался  мыслью,
что  возвращается  к  жизни  деятельной,  сулящей  новые  приключения  и
возможности для хитроумных затей, в чем обещал  себе  не  отказывать;  к
тому же у него имелось свое  суждение  об  опасностях  столичной  жизни,
которое он и выложил другу.
   - Конечно, мы с тобой, пан Михал, - говорил он, - премного отличились
в Варшаве, однако сохрани нас бог задержаться долее, да-да, поверь,  тут
обабишься в два счета, как пресловутый  карфагенянин,  что  от  сладкого
воздуха Капуи вконец ослаб. А от прекрасного пола и вовсе надобно бежать
без оглядки. Кого хочешь до погибели доведут, потому как,  заметь  себе,
ничего нет на  свете  коварней  ихней  сестры.  Стареешь,  а  все  равно
тянет...
   - Это ты брось, сударь! - перебил его Володыёвский.
   - Да я сам себе частенько твержу, что  пора  бы  угомониться,  только
кровь у меня еще горяча чрезвычайно. Ты у  нас  флегма,  а  во  мне  бес
сидит. Впрочем, хватит об этом. Начинаем новую жизнь. Со мной не раз уже
бывало такое: нет-нет, а на войну потянет. Хоругвь у нас - лучше  желать
не надо, а под Замостьем еще разбойничают мятежные шайки:  даст  бог,  в
пути не будет скучно. И Скшетуского наконец увидим, и  великана  нашего,
журавля литовского, жердь долговязую Лонгина - с этим, почитай, сто  лет
не видались.
   - Никак, ты, сударь, соскучился, а ведь  житья  ему  не  дашь,  когда
доведется встретиться.
   - Да с ним говорить мученье сущее: мычит,  а  не  телится,  слова  не
вытянешь толком. Весь ум из башки в кулаки ушел. Не дай  бог  обнимет  -
без ребер останешься, зато самого любой  младенец  шутя  обведет  вокруг
пальца. Слыханное ли дело, чтобы человек с таким  состояньем  такой  был
hebes? <тупой (лат.).>
   - Неужто он и вправду столь богат?
   - Он-то? Да у него, когда мы познакомились, пояс был так набит, что и
не опояшешься: он его точно копченую колбасу таскал. Точно палку -  бери
да  размахивай,  не  погнется.  Сам  мне  рассказывал,  сколько  у  него
деревень: Мышикишки, Пёсикишки, Пигвишки, Сырутяны, Чапутяны,  Капустяны
(недаром у  хозяина-то  башка  капустная!),  Балтупы  -  всех  языческих
названий и не упомнишь! Полповета его. Знатнее во всей Литве не  сыскать
рода.
   - Эх, это ты чересчур хватил!
   - Нисколько даже. Я лишь то повторяю, что от  него  слыхал,  а  он  в
жизни своей не сказал слова неправды - чтобы соврать, тоже ум нужен.
   - Ну, быть нашей Анусе знатной барыней! А вот касательно ума его я  с
тобой  никак  не  могу  согласиться.  Человек  он  степенный  и   весьма
рассудительный: при случае никто  лучше  не  даст  совета,  а  не  шибко
красноречив - что поделать. Не всякого  господь  наградил  таким  острым
языком, как вашу милость. Да чего говорить! Светлая он душа и доблестный
рыцарь, а лучшее тому доказательство, что ты сам его любишь и радуешься,
что свидитесь вскоре.
   - Наказанье божье, вот кто он! - пробурчал Заглоба. - А радуюсь  я  в
предвкушении, как Анусей его допекать стану.