чего Заглоба сказал:
   - Плохи наши дела, любезные  господа.  Он  и  вправду  везет  грамоту
королевичу  -  убьем  мы  его,  придется  ответить.  Не  забывайте:  суд
конфедератов propter securitatum заседает  в  двух  милях  от  выборного
поля, а он как-никак quasi <вроде бы (лат.).> посол.  Скверно!  Придется
потом прятаться, разве  что  князь  возьмет  под  свою  защиту  -  иначе
несдобровать  нам.  А  отпустить  его   опять   же   никак   невозможно.
Единственная оказия освободить нашу бедняжку.  Ежели  его  на  тот  свет
отправим, все легче ее отыскать будет. Видать,  сам  господь  бог  ей  и
Скшетускому помочь хочет,  не  иначе.  Говорите,  любезные  судари,  что
делать будем?
   - Неужто ваша милость хитрости какой-нибудь  не  измыслит?  -  сказал
Кушель.
   - Я свое дело сделал: он первый нас вызвал.  Но  потребны  свидетели,
сторонние люди. Думается мне, нужно дождаться Харлампа. Уж я позабочусь,
чтобы он свой черед уступил и  в  случае  чего  засвидетельствовал,  что
Богун нас сам вызвал, а нам  волей-неволей  пришлось  защищаться.  И  от
Богуна недурно бы выведать, где он девушку прячет. Зачем она  ему,  коли
его ждет погибель? Может, скажет, если попросить хорошенько. А не скажет
- так и так лучше, чтоб в живых не остался. Все  нужно  предусмотреть  и
обмыслить. Ух, голова сейчас лопнет!
   - Кто же с ним будет драться? - спросил Кушель.
   - Пан Михал первый, я второй, - ответил Заглоба.
   - А я третий.
   - Ну, нет! - вмешался Володыёвский. - Я один дерусь, и баста. Положит
он меня - его счастье, пусть живым уезжает.
   - Э-э, а я уже ему обещался, - сказал Заглоба, - но коли вы, любезные
судари, по-иному решите, я готов отступиться.
   - Воля его - захочет с тобою драться, быть  посему,  но  больше  чтоб
никто не ввязывался.
   - Пойдем к нему.
   - Пойдем.
   Они пошли и застали Богуна попивающим мед в передней комнате.  Атаман
был совершенно уже спокоен.
   - Послушай-ка, сударь, - сказал Заглоба, - есть одно важное  дело,  о
котором нам с  тобой  переговорить  нужно.  Ты  вызвал  этого  рыцаря  -
прекрасно, но да будет тебе известно, что, как посол, ты находишься  под
защитой  закона,  ибо  не  среди  диких  зверей,  а  промеж  политичного
пребываешь народа. Потому лишь в одном случае мы  можем  тебе  ответить:
ежели ты при свидетелях объявишь, что сам по  своей  охоте  нас  вызвал.
Сюда приедет несколько шляхтичей, с которыми у нас поединок назначен,  -
вот перед ними ты это повторишь, мы же дадим тебе слово чести, что  коли
в схватке с паном Володыёвским одержишь победу, то спокойно себе  уедешь
и никто тебе помехи чинить не станет, разве что еще со  мной  помериться
пожелаешь.
   - Согласен, - ответил Богун. - Я повторю  свои  слова  при  шляхтичах
этих и людям своим отвезти письмо прикажу, а Хмельницкому в случае  моей
гибели повелю сказать, что сам первый вас вызвал. Ну, а  коли  с  божьей
помощью в схватке с этим рыцарем честь свою отстоять  сумею,  то  еще  и
вашу милость потом попрошу со мной сразиться.
   Сказавши так, он взглянул Заглобе  в  глаза.  Заглоба  же,  несколько
смешавшись, прокашлялся, сплюнул и ответил:
   - Что ж, отлично. Начни только  с  учеником  моим  -  сразу  поймешь,
каково со мною придется. Впрочем, дело не в этом.  Есть  второй  punctum
<пункт (лат.).>, куда важнее, и тут уж мы к совести твоей взываем,  ибо,
хоть ты и казак, хотелось бы в  тебе  рыцаря  видеть.  Ты  княжну  Елену
Курцевич похитил, невесту нашего соратника и друга, и где-то ее прячешь.
Знай же: если б мы тебя к суду  привлекли  за  это,  даже  званье  посла
Хмельницкого тебя бы не охранило, ибо raptus puellae  <похищение  девицы
(лат.).> безотложному  разбирательству  подлежит  и  наказуемо  смертной
казнью. И теперь, перед поединком, когда жизнь твоя под угрозой, рассуди
сам: что с бедняжкою будет в случае твоей смерти? Ведь ты ее  как  будто
бы любишь - неужто при том зла ей желаешь и погибели? Ужто не страшишься
без опеки оставить? Обречь на позор и мытарства? Неужто и  после  смерти
супостатом ее быть захочешь?
   Голос Заглобы зазвучал  неожиданно  серьезно,  а  Богун  побледнел  и
спросил:
   - Чего же вы от меня хотите?
   - Укажи место ее заключенья, чтобы в случае смерти твоей мы могли  ее
отыскать и суженому вернуть. Сделай это, и господь помилует твою душу.
   Атаман подпер голову руками  и  глубоко  задумался,  а  три  товарища
неотрывно следили за переменами, происходящими в подвижном его лице,  на
котором вдруг такая нежная печаль проступила, словно ни гнев, ни ярость,
ни иные жестокие чувства никогда на нем не отображались, словно  человек
этот лишь для любви и страданья был создан. Долго продолжалось молчание,
пока его не нарушил Заглоба, с дрожью в голосе проговоривший:
   - Ежели ты опозорить ее успел, господь тебе судия, она же пусть  хоть
в монастыре свои дни окончит...
   Богун поднял увлажнившиеся, полные тоски очи и сказал:
   - Я - опозорил? Уж не знаю, как вы, паны шляхтичи, рыцари и кавалеры,
умеете любить, но я, казак, ее в Баре спас  от  смерти  и  поруганья,  а
потом в пустыню увез - и там берег как зеницу ока, пальцем не тронул,  в
ногах валялся и челом бил, как перед иконой. Прогнала меня прочь -  ушел
и боле ее не видел: война-матушка при себе держала.
   - Бог тебе за это простит часть грехов на Страшном  суде!  -  сказал,
вздохнув облегченно, Заглоба. - Но в безопасности ли она там? Ведь рядом
Кривонос и татары!
   - Кривонос под Каменцем стоит, а меня послал к Хмелю  спросить,  надо
ли ему идти в Кудак, - и уж, верно, пошел, а там,  где  она  укрыта,  ни
казаков, ни ляхов, ни татар нету - в том месте ей всего безопасней.
   - Где же оно, это место?
   - Послушайте, паны ляхи! Будь по-вашему: я скажу, где она, и  прикажу
вам ее выдать, но за это вы  поклянитесь  рыцарским  словом,  что,  если
господь мне пошлет удачу, не станете ее  искать  больше.  Пообещайте  за
себя и за Скшетуского - и я вам откроюсь.
   Друзья переглянулись.
   - Этого мы сделать не можем! - сказал Заглоба.
   - Никак не можем! - воскликнули Кушель и Володыёвский.
   - Вот как? - сказал Богун, и глаза его  сверкнули  под  насупившимися
бровями. - Отчего ж это вы не можете, паны ляхи?