Володыёвский снова занялся своим чеканом,  словно  для  такой  забавы
наилучшее было время, и проговорил просительным тоном:
   - Ох, не губи, благодетель, дозволь еще пожить на свете!
   - О нет, не надейся! От меня не уйдешь! - воскликнул Харламп,  хватая
маленького рыцаря за рукав.
   - У меня и в мыслях не было такого, - спокойно отвечал пан  Михал,  -
только сейчас я нахожусь на службе и  приказ  князя,  начальника  моего,
отвезти должен. Отпусти рукав, сударь, отпусти, добром прошу, а  то  что
же мне, бедному, остается - чеканом тебя по башке  съездить  да  с  коня
свалить, что ли?..
   При этих словах в кротчайшем дотоле голосе Володыёвского  послышалось
такое зловещее шипенье, что Харламп с невольным удивлением  взглянул  на
маленького рыцаря и отпустил рукав.
   - А! Все едино! - сказал он. - Ответишь в Варшаве. Уж я тебя отыщу!
   - А я и не стану прятаться,  только  в  Варшаве-то  как  же  драться?
Просвети меня, сделай милость! Я простой солдат, в жизни еще не бывал  в
столице, но о маршальских судах наслышан: говорят, кто посмеет у  короля
или interrex'a под боком обнажить саблю, того живота лишают.
   -  Эх  ты,  простофиля,  сразу  видно,  не  бывал  в  Варшаве,   коли
маршальских судов боишься. Тебе и невдомек, что  на  время  бескоролевья
назначается суд конфедератов, а с ним иметь дело куда проще. И уж за уши
твои с меня головы не снимут, будь покоен.
   - Благодарю за науку и позволю себе еще не раз  за  советом  к  вашей
милости обратиться, ибо,  вижу,  передо  мною  ученый  муж,  премного  в
житейских делах искушенный, я же всего лишь начальную  школу  окончил  и
едва могу  согласовать  adjectivum  cum  substantivo  <прилагательное  с
существительным (лат.).>, а если б, не приведи  господь,  вздумал  тебя,
сударь, глупцом назвать, то одно лишь знаю: "stultus" <глупый"  (лат.).>
ы сказал, а не "stulta" или "stultum" <глупая", "глупое" (лат.).>
   И Володыёвский снова стал чеканом забавляться, а  Харламп  прямо-таки
остолбенел от изумления; потом кровь бросилась ему в лицо, и он выхватил
из ножен саблю, но в ту же секунду и маленький рыцарь, поймав  чекан  за
рукоятку, сверкнул своею. Несколько времени они смотрели друг на  друга,
как два вепря-одинца, раздувая ноздри, сверкая очами,  но  Харламп  взял
себя в руки первый, смекнув, что ему с  самим  воеводой  придется  иметь
дело, напади он на офицера, следующего с княжеским  приказом,  и  первым
спрятал обратно саблю, сказавши только:
   - Ничего, я тебя найду, сукин сын!
   - Найдешь, найдешь, литва-ботва! - ответил маленький рыцарь.
   И они разъехались: один  вперед,  другой  назад,  навстречу  хоругви,
которая за это время успела подойти совсем близко:  в  облаке  пыли  уже
слышался топот  копыт  по  плотно  убитой  дороге.  Володыёвский  быстро
выровнял ряды конников и пехотинцев и поехал впереди. Вскоре его трусцой
нагнал Заглоба.
   - Чего от тебя это чудище морское хотело? - спросил он.
   - Пан Харламп? А ничего. На поединок вызвал.
   - Ну и ну! - воскликнул Заглоба. - Да он своим носищем тебя  насквозь
пропорет. Гляди, пан Михал, не отхвати, как будете  драться,  величайший
нос Речи Посполитой, а то особый  курган  насыпать  придется.  Везет  же
виленскому воеводе! Другим нужно разъезды высылать во вражеский  тыл,  а
ему рыцарь сей неприятеля за три версты учует. А за  что  хоть  он  тебя
вызвал?
   - За то, что я рядом с экипажем панны Анны Борзобогатой ехал.
   - Ба! Надо было б его направить к пану Лонгину в Замостье. Вот бы кто
ему показал, где раки зимуют. Не повезло бедолаге,  знать,  счастье  его
покороче носа.
   -  Я  ему  про  пана  Подбипятку  ничего  не  сказал,   -   промолвил
Володыёвский, - из опасения: вдруг бы он со мной передумал драться? А за
Анусей  теперь  назло  с  двойным  пылом   увиваться   стану:   все-таки
развлеченье. Чем еще занять себя в этой Варшаве?
   - Найдем чем, уж будь  спокоен!  -  подмигнув,  заверил  пана  Михала
Заглоба. - Я в молодые годы подати собирать от своей хоругви был послан.
Куда меня только не заносило, но такого житья, как в Варшаве,  нигде  не
видел.
   - Неужто у нас в Заднепровье хуже?
   - Э, никакого сравненья.
   - Весьма любопытно, - сказал пан Михал. И,  помолчав,  добавил:  -  А
пугалу этому огородному я все ж таки подкорочу усы, больно  они  у  него
длинны!

Глава XI

   Прошло несколько недель. Шляхты  на  выборы  съезжалось  все  больше.
Население  города  увеличилось  десятикратно,  ибо  вместе  с   сонмищем
шляхтичей в столицу хлынули тысячи барышников и купцов со  всего  света,
от далекой Персии начиная и кончая Англией заморской. На Воле  соорудили
временную постройку для сената, а вокруг, по  всему  пространному  лугу,
белелись тысячи шатров. Никто пока  не  мог  сказать,  который  из  двух
кандидатов: королевич Казимир, кардинал,  или  Карл  Фердинанд,  епископ
плоцкий, будет избран. Обе  стороны  соперничали,  не  щадя  стараний  и
рвенья.  В  свет  пущено  было  великое  множество   листков,   в   коих
перечислялись достоинства и недостатки  претендентов;  у  обоих  имелись
многочисленные  и  могущественные  сторонники.  Карла,   как   известно,
поддерживал князь Иеремия.  Противному  лагерю  князь  виделся  особенно
опасным: весьма вероятно  было,  что  за  ним  потянется  обожающая  его
шляхта, от которой в конечном  счете  исход  выборов  и  зависел.  Но  и
Казимир немалую имел силу. На его стороне  была  вся  верхушка,  канцлер
употреблял свое влияние в его  пользу,  на  его  сторону,  похоже  было,
склонялся примас, наконец, за него стояла большая часть  магнатов  с  их
приспешниками без числа  и  счету;  среди  магнатов  был  князь  Доминик
Заславский-Острогский,  воевода  сандомирский,  хоть  и  покрывший  себя
позором  после  Пилявиц  и  даже  к  суду  привлеченный,  но   как-никак
крупнейший во всей Речи Посполитой, да и не только - в целой  Европе,  -
землевладелец, который мог в  любую  минуту  изрядную  толику  несметных
своих богатств кинуть на чашу весов своего кандидата.
   Но и сторонникам Казимира порой выпадали тягостные  минуты  сомнений,
поскольку,  как  сказано  было,  все  зависело  от  шляхты,  которая   с
четвертого уже октября наводняла  окрестности  Варшавы  и  еще  тянулась
тысячными толпами с разных  концов  Речи  Посполитой,  -  а  шляхтичи  в
огромном своем большинстве, зачарованные именем Вишневецкого и щедростью