- Сейчас как раз обсуждается этот вопрос, - сказал Кушель. - Горожане
хотят защищаться. Что за времена! Люди низкого рода держатся  достойнее,
чем рыцари и шляхта.
   - А где региментарии? С ними что? Ужель тоже  в  городе?  Как  бы  не
воспротивились князю!
   - Дай бог, чтобы он сам не воспротивился! Упустили время  отдать  ему
булаву, а теперь уже поздно. Региментарии на глаза показаться не  смеют.
Князь Доминик остановился было в палатах архиепископа, но немедля уехал,
и правильно сделал: ты не представляешь,  сколь  озлоблены  против  него
солдаты. Уже его и след простыл, а они все кричат: "Подать его  сюда  на
расправу!" - легко бы он не отделался, если  б  вовремя  не  убрался.  А
коронный подчаший первым сюда  явился  и  начал,  вообрази,  оговаривать
князя, да только многих против себя возмутил и теперь  сидит  тихо.  Его
открыто во всем винят, а он только слезы глотает.  И  вообще  страх  что
творится, ну и времена настали! Говорю тебе,  благодари  бога,  что  под
Пилявцами не был, не бежал оттуда. Сам диву даюсь, как,  побывавши  там,
мы все ума не решились.
   - А что с нашей дивизией?
   - Нет уже ее, никого почти не осталось! Вурцеля нет, Махницкого  нет,
Зацвилиховского нету. Вурцель с Махницким не дошли  до  Пилявиц:  дьявол
этот, князь Доминик, в Староконстантинове приказал  их  оставить,  чтобы
подорвать  силу  нашего  князя.  Неизвестно:  то  ли  они  ушли,  то  ли
неприятелю в лапы попали. И старик Зацвилиховский как в воду канул.  Дай
бог, чтоб живым остался!
   - А войска тут много собралось?
   - Немало, да что толку? Один князь мог бы навести  порядок,  если  бы
булаву принять согласился, солдаты  никого  больше  не  желают  слушать.
Страшно князь тревожился о тебе и о  твоих  людях.  Единственная  полная
хоругвь как-никак. Мы уже здесь тебя оплакивали.
   - Ныне только тот и счастлив, по ком плачут.
   Несколько времени они  ехали  молча,  поглядывая  на  скопившиеся  на
улицах толпы, слушая возгласы: "Татары! Татары!" В одном  месте  увидели
страшную картину:  разорванного  в  клочья  человека,  в  котором  толпа
заподозрила лазутчика. Колокола трезвонили, не умолкая.
   - А что, орда скоро нагрянет? - спросил Заглоба.
   -  Черт  ее  знает!..  Может,  и  нынче.  Городу   этому   долго   не
продержаться. У Хмельницкого двести тысяч казаков, а еще татары.
   - Беда! - воскликнул старый шляхтич. - Надо было дальше очертя голову
ехать! И зачем мы столько побед одержали?
   - Над кем?
   - Над  Кривоносом,  над  Богуном,  а  над  кем  еще,  одному  дьяволу
известно!
   - Ого! - сказал Кушель и, обратясь к  Скшетускому,  спросил,  понизив
голос: - А тебя, Ян, ничем не  порадовал  господь?  Не  нашел  ты,  кого
искал? Не узнал чего-нибудь, по крайней мере?
   - Не время сейчас об этом думать!  -  воскликнул  Скшетуский.  -  Что
значу я со своими бедами перед лицом  того,  что  случилось!  Все  суета
сует, а впереди смерть.
   - И мне видится, что скоро конец света настанет, - сказал Кушель.
   Так  доехали  до  костела  бернардинцев,  ярко  освещенного   внутри.
Несметные толпы собрались возле него, но войти не могли,  так  как  цепь
алебардщиков   загораживала   вход,   пропуская   только    вельмож    и
военачальников.
   Скшетуский велел своим людям тоже выстроиться перед костелом.
   - Войдем, - сказал Кушель. - Здесь половина Речи Посполитой.
   Вошли. Кушель не много преувеличил. На совет собралась вся  городская
знать и верхушка войска. Кого там только не  было:  воеводы,  каштеляны,
полковники, ротмистры, офицеры  иноземных  полков,  духовенство,  шляхты
столько, сколько могло в костеле вместиться,  множество  низших  военных
чинов и человек пятнадцать советников из городского магистрата во  главе
с Грозваером, которому предстояло принять командование отрядами горожан.
Присутствовал там и князь, и коронный подчаший - один из  региментариев,
и киевский воевода, и староста стобницкий, и Вессель, и  Арцишевский,  и
литовский обозный Осинский - эти сидели перед главным алтарем так, чтобы
publicum <общество (лат.).> могло их видеть. Совет проходил в горячке  и
спешке, как в подобных случаях бывает:  ораторы  вставали  на  скамьи  и
заклинали вельмож и военачальников без сопротивления не отдавать  город.
Хотя бы ценою жизни надобно неприятеля задержать, дать  Речи  Посполитой
собраться с силами. Чего не хватает  для  обороны?  Стены  есть,  войско
есть, и решимость есть - только вождь нужен. А пока произносились  речи,
в публике поднялся шумок, переросший в громкие возгласы. Собравшиеся все
больше одушевлялись. "Погибнем! И  с  охотою!  -  раздавались  крики.  -
Кровью смоем пилявицкий позор, грудью  заслоним  отчизну!"  И  зазвенели
сабли, и обнаженные клинки заблистали в пламени свечей. Иные  призывали:
"Тише! К порядку!" "Обороняться или  не  обороняться?"  -  "Обороняться!
Обороняться!" - кричало собрание, и эхо, отражаясь от сводов, повторяло:
"Обороняться!" "Кому быть предводителем?" - "Князю Иеремии  -  он  истый
вождь! Он герой! Пусть защищает город и Речь  Посполитую  -  отдать  ему
булаву! Да здравствует князь Вишневецкий!"
   Тут из тысячи грудей вырвался вопль столь громогласный, что задрожали
стены и задребезжали стекла в окнах костела:
   - Да здравствует князь Иеремия! С князем Иеремией к победе!
   Блеснули  тысячи  сабель,  все  взоры  устремились  на  князя,  а  он
поднялся, и чело его было хмуро и  спокойно.  И  -  словно  тихий  ангел
пролетел - мгновенно воцарилось молчанье.
   - Милостивые господа! -  сказал  князь  звучным  голосом,  который  в
тишине был услышан каждым. - Когда кимвры и тевтоны  напали  на  Римскую
республику, никто не хотел принять консульской  власти,  пока  этого  не
сделал Марий. Но  Марий  обладал  таким  правом,  ибо  не  было  вождей,
назначенных сенатом...  И  я  бы  в  черную  эту  годину  от  власти  не
уклонился, желая  жизнь  отдать  служению  любимой  отчизне,  но  булавы
принять не  хочу,  чтоб  не  нанести  оскорбленья  отечеству,  верховным
военачальникам и сенату, и самозваным вождем быть не желаю.  Есть  среди
нас тот,  которому  Речь  Посполитая  вверила  булаву,  -  пан  коронный
подчаший...
   Продолжать далее князь не смог: едва он упомянул подчашего,  поднялся
страшный крик, забряцали сабли, толпа забурлила и взорвалась, как порох,
когда на него попадает искра.
   - Долой! Погибель ему! Pereat! <Да погибнет! (лат.).>  -  раздавалось
со всех сторон.