- Успокойся, сударь любезный, - сказал Володыёвский. -  Не  за  тобой
пришла костлявая, по его душу. Что он тебе может сделать? Ничего  ровным
счетом.
   - Да это я от изумления никак не опомнюсь! - ответил Заглоба,  а  про
себя подумал: "И вправду, чего мне страшиться? Пан  Михал  под  боком  -
пускай Богун боится!"
   И, напыжась грозно, схватился за саблю.
   - Ну, пан Михал, теперь ему никуда не деться!
   - Да он ли это? Мне все не верится. Что ему здесь делать?
   - Хмельницкий его прислал шпионить. Это уж как пить дать! Погоди, пан
Михал. Давай схватим его и поставим условие: либо он отдает княжну, либо
мы его предаем правосудию.
   - Лишь бы княжну отдал, а там черт с ним!
   - Ба! А не мало ли нас? Всего двое да Кушель третий.  Он  свою  жизнь
дешево не продаст, и люди при нем есть.
   - Харламп с двумя  приятелями  приедет  -  уже  нас  станет  шестеро!
Хватит!.. Тсс!
   В эту минуту дверь отворилась, и Богун вошел в комнату.
   Должно быть, ранее  он  не  узнал  заглядывавшего  в  чулан  Заглобу,
поскольку  теперь,  завидя  его,  внезапно  вздрогнул,  и  будто   пламя
полыхнуло с лица атамана, а рука с быстротою молнии опустилась  на  эфес
сабли, - но все это  продолжалось  одно  лишь  мгновенье.  Пламя  тотчас
погасло, лицо, однако, чуть-чуть побледнело.
   Заглоба глядел на него, не произнося ни слова,  атаман  тоже  молчал,
тихо  стало,  как  в  могиле.  Два  человека,   судьбы   которых   столь
удивительным образом переплетались, прикинулись,  будто  друг  друга  не
знают.
   Это продожалось довольно долго. Володыёвскому показалось, что  прошла
целая вечность.
   - Хозяин! - сказал вдруг Богун. - До Заборова далеко отсюда?
   - Недалеко, - ответил корчмарь. - Ваша милость сейчас желает ехать?
   - Да, сейчас же, - сказал Богун и направился к ведущей в сени двери.
   - Минуточку! - раздался голос Заглобы.
   Атаман мгновенно остановился как вкопанный и, поворотясь  к  Заглобе,
уставил на него страшные черные свои зеницы.
   - Чего изволишь? - коротко спросил он.
   - Хм... Сдается мне, откуда-то мы знакомы. Уж не  на  свадьбе  ли  на
русском хуторе встречались?
   - Воистину! - резко сказал атаман и снова опустил руку на эфес сабли.
   - Как здоровьице? - продолжал Заглоба. -  Что-то  больно  спешно  ты,
сударь, хутор тогда покинул, я и не успел попрощаться.
   - Неужто пожалел об этом?
   - Как не пожалеть, мы бы еще поплясали, благо и компания пополнилась.
- Тут Заглоба указал на Володыёвского. - Этот  рыцарь  подъехал,  а  ему
страсть как хотелось с вашей милостью поближе познакомиться.
   - Довольно!  -  крикнул,  вскочив,  пан  Михал.  -  Я  тебя  арестую,
изменник!
   - Это каким еще правом? - спросил атаман и голову гордо вскинул.
   - Ты бунтовщик, враг Речи Посполитой, и шпионничать сюда приехал.
   - А ты что за птица?
   - Ого! Представляться я не намерен, все равно тебе никуда от меня  не
деться!
   - Посмотрим! - сказал Богун. - А представляться и я б не  стал,  кабы
ты меня честь по чести вызвал на  поединок,  но  коль  арестом  грозишь,
получай разъяснение: вот письмо, которое я от гетмана запорожского  везу
королевичу Казимиру, а поскольку в Непоренте королевича не застал, то  и
следую к нему в Заборов. Ну, как ты меня теперь арестуешь?
   Сказавши так, Богун поглядел на Володыёвского насмешливо и  надменно,
а пан Михал смутился, будто гончая, почуявшая, что упускает  добычу,  и,
не зная, как быть дальше, кинул вопрошающий взгляд на  Заглобу.  Настала
минута тягостного молчанья.
   - Да!  -  сказал  Заглоба.  -  Ничего  не  попишешь!  Раз  ты  посол,
арестовать мы тебя не можем, однако саблей у этого  рыцаря  перед  носом
советую не махать: однажды ты от него уже удирал, только пятки сверкали.
   Лицо Богуна побагровело: в эту  минуту  он  узнал  Володыёвского.  От
стыда и уязвленного  самолюбья  взыграла  кровь  неустрашимого  атамана.
Воспоминание  о  бегстве  с  хутора  огнем  жгло  ему  душу.   То   было
единственное несмытое пятно на его молодецкой славе, а славой  своей  он
дорожил больше всего на свете, даже больше жизни.
   А неумолимый Заглоба продолжал с полнейшим хладнокровьем:
   - Ты и шаровары-то едва не  потерял,  хорошо,  рыцарь  сей  сжалился,
отпустил живым восвояси. Тьфу, удалой молодец! Знать, не  только  лик  у
тебя девичий, но и душа бабья. Против старой княгини  и  мальчишки-князя
геройствовал, а от рыцаря бежал, хвост поджавши! Экий вояка! Письма тебе
возить да похищать девок! Своими глазами видел, клянусь богом, как  чуть
без шаровар не остался. Тьфу, тьфу! Вот и теперь в  глаза  тычешь  саблю
лишь потому, что с грамотой едешь. Как же нам с тобой драться, когда  ты
заслонился бумажкой? Пыль в глаза только  и  умеешь  пускать,  любезный!
Хмель добрый солдат, Кривонос не хуже, но  и  прощелыжников  предовольно
среди казаков.
   Богун вдруг метнулся к Заглобе, а тот столь же стремительно спрятался
за Володыёвского, и два молодых рыцаря оказались лицом к лицу.
   - Не со страху я от тебя бежал,  сударь,  а  чтобы  людей  спасти,  -
промолвил Богун.
   - Не знаю уж, по каким причинам, но что бежал, знаю,  -  ответствовал
пан Михал.
   - Я где угодно готов с вашей милостью  драться,  хоть  и  сейчас,  не
сходя с места.
   - Вызываешь меня? - спросил, сощурясь, Володыёвский.
   - Ты на славу мою молодецкую тень бросил, перед людьми меня опозорил!
Хочу твоей крови.
   - Я согласен, - сказал Володыёвский.
   - Volenti non  fit  iniura  <Давшему  согласие  не  содеется  дурного
(лат.).>, - добавил Заглоба. - Но кто же письмо королевичу доставит?
   - Не вашего ума дело, это моя забота!
   - Что ж, деритесь, коли нельзя иначе, -  сказал  Заглоба.  -  Ты  же,
любезный атаман, помни: одолеешь этого рыцаря, я следом стану. А  теперь
выйдем на двор, пан  Михал,  я  тебе  кое-что  безотлагательно  сообщить
должен.
   Друзья вышли и отозвали Кушеля, стоявшего под окном боковушки,  после