- Жаль его невыразимо. Что ни говори, великий был  рыцарь!  Пойдем  к
нему, пан Михал. Ведь он привычку имел надо мной насмешничать и донимать
всячески. Может, и сейчас придет охота? Господи, как же  меняются  люди!
Такой веселый был человек!
   - Пошли, - сказал Володыёвский.  -  Поздновато,  правда,  но  ему  по
вечерам тяжелей всего: целый день продремлет, а ночью уснуть не может.
   Продолжая беседовать, друзья отправились на квартиру к  Заглобе;  тот
сидел у раскрытого окна, подперев голову рукою. Час был уже  поздний,  в
замке  остановилось  всякое  движенье,  только  дозорные   перекликались
протяжными голосами, а в густом кустарнике, отделяющем замок от  города,
соловьи исступленно выводили свои ночные трели, свистя, булькая и щелкая
с такой силой, с каковой обрушивается на землю весенний  ливень.  Сквозь
распахнутое окно струился теплый майский воздух, лунный свет ярко озарял
скорбное лицо и склоненную на грудь лысую голову Заглобы.
   - Добрый вечер, ваша милость, - приветствовали его рыцари.
   - Добрый вечер, - ответил Заглоба.
   - О чем, сударь, размечтался пред окошком, вместо  того  чтобы  спать
ложиться? - спросил Володыёвский.
   Заглоба вздохнул.
   - Не до сна мне, - проговорил он едва слышно. - Год назад, ровно год,
мы с нею от Богуна бежали, и над Кагамлыком точно так же для нас щелкали
пташки, а теперь где она?
   - Такова, знать, была божья воля, - сказал Володыёвский.
   - Чтоб я слезы в тоске проливал! Нету мне  ни  в  чем  утешения,  пан
Михал!
   Настало молчание, только все звонче  разливались  за  окном  соловьи:
казалось, светлая ночь наполнена их щелканьем.
   - О боже, боже, - вздохнул Заглоба, - в точности как на Кагамлыке!
   Пан Лонгинус смахнул слезу с льняных усов, а маленький рыцарь немного
погодя промолвил:
   - Знаешь что, сударь? Печаль печалью, а выпей-ка ты с  нами  медку  -
нет от тоски целительнее  лекарства.  А  за  чаркой,  даст  бог,  лучшие
времена придут на память.
   - Что ж, выпьем, - безропотно согласился Заглоба.
   Володыёвский приказал челядинцу принести огня и жбан  меду,  а  когда
все уселись, спросил,  понимая,  что  лишь  воспоминания  могут  отвлечь
Заглобу от горьких мыслей:
   - Стало быть, уже год, как вы с  покойницей  из  Разлогов  от  Богуна
бежали?
   - В мае это было, в мае, -  ответил  Заглоба.  -  Мы  через  Кагамлык
переправились, хотели в Золотоношу попасть. Ох, тяжко на свете жить!
   - И она переодета была?
   - Да, казачком. Волосы мне пришлось бедняжке  отрезать,  чтоб  ее  не
узнали. Помню даже, в каком месте  я  их  под  деревом  зарыл  вместе  с
саблей.
   - Прелестная была панна! - вставил со вздохом Лонгинус.
   - Я ж вам говорю, что с первого дня ее полюбил, словно сам воспитывал
с малолетства. А она все рученьки складывала да благодарила за  спасение
и заботу! Лучше б мне от казацкой  сабли  пасть,  нежели  нынешнего  дня
дождаться! Зачем теперь жить на свете?
   Никто ему не ответил; молча пили  три  рыцаря  мед,  перемешанный  со
слезами.
   - Думал, подле них в покое до старости доживу, а тут... - начал  было
опять Заглоба и бессильно уронил руки. - Нечего мне больше ждать,  разве
что смерть принесет утешенье.
   Не успел Заглоба докончить, как в сенях поднялся шум: кто-то  пытался
войти,  а  челядинец  не  пускал;  началась  громкая  перебранка.  Вдруг
Володыёвскому послышался знакомый голос, и он крикнул  челядинцу,  чтобы
тот впустил пришедшего.
   Дверь приотворилась, и в щели появилась щекастая  румяная  физиономия
Редзяна, который,  обведя  взглядом  сидящих  за  столом,  поклонился  и
сказал:
   - Слава Иисусу Христу!
   - Во веки веков, - ответил Володыёвский. - Это Редзян.
   - Я самый, - молвил парень, - кланяюсь вашим милостям  низко.  А  где
мой хозяин?
   - Твой хозяин в Корце, он болен.
   - О господи! Да что вы такое говорите, сударь! Не дай бог, опасно?
   - Был опасно, а теперь поправляется. Лекарь обещает выздоровленье.
   - А я хозяину весточку о княжне привез.
   Маленький рыцарь печально покачал головою.
   - Напрасно ты спешил, пан Скшетуский уже знает об  ее  смерти,  и  мы
здесь оплакиваем бедняжку горючими слезами.
   У Редзяна глаза на лоб полезли.
   - Батюшки-светы! Что я слышу? Неужто барышня померла?
   - Не померла, а в Киеве разбойниками убита.
   - В каком еще Киеве? Что ваша милость городит?
   - Как в каком Киеве? Ты что, не слыхивал про Киев?
   - Господи Иисусе! Ваша милость шутит,  верно?  Откуда  ей  взяться  в
Киеве, когда она неподалеку от Рашкова укрыта, в яру над  Валадынкой?  И
ведьме приказано, чтоб до приезда  Богуна  ни  на  шаг  ее  от  себя  не
отпускала. Ей-богу, так и ума недолго решиться!
   - Какой еще ведьме? Ты что плетешь?
   - А Горпыне!.. Я эту сучку хорошо знаю!
   Заглоба вдруг вскочил и стал размахивать руками,  точно  утопающий  в
отчаянной попытке найти спасенье.
   - Помолчи ради всего святого, сударь, - оборвал он  Володыёвского.  -
Позволь, черт возьми, и мне слово вставить!
   Заглоба побледнел, лысина его оросилась потом -  присутствующим  даже
стало за него страшно, но старый шляхтич, одним махом  перескочив  через
скамью, схватил Редзяна за плечи и спросил хрипло:
   - Кто тебе сказал, что она... возле Рашкова укрыта?
   - Кто мог сказать? Богун!
   - Ты что, брат, спятил?! - рявкнул Заглоба и стал  трясти  парня  как
грушу. - Какой Богун!
   - Господи помилуй! - завопил Редзян. - Зачем же трясти так?  Пустите,
ваша милость, дайте с мыслями собраться... Последние вытрясете мозги,  у
меня и так все в башке перемешалось... Какой,  говорите,  Богун?  Неужто
ваша милость его не знает?
   - Говори, не то ножом пырну! -  взревел  Заглоба.  -  Где  ты  Богуна