меньше нашего проявлял усердье, ни трудов своих, ни рук не жалея!
   - Да вознаградит его всевышний!
   - Есть, видно, в вас  обоих  нечто,  отчего  людей  к  вам  тянет,  а
Володыёвскому ты воистину должна быть благодарна: я ж тебе говорил,  как
мы с ним Богуна искромсали.
   - Пан Скшетуский мне в Разлогах еще о пане Володыёвском,  как  лучшем
друге своем, рассказывал много...
   - И правильно делал. Большая душа в этом малом теле! Теперь,  правда,
на него одурь нашла - краса, видно, твоя ошеломила, но погоди - освоится
и опять прежним станет! Ох, и славно мы с  ним  гульнули  на  выборах  в
Варшаве.
   - У нас новый король, значит?
   - И об этом ты, бедняжка, не слыхала в глухомани своей  проклятой?  А
как же! Ян Казимир еще прошлой осенью избран, восьмой уже месяц  правит.
Великая вскоре грядет война с мятежным людом; дай бог нам в  ней  удачи:
князь Иеремия от всего отстранен, других вместо него  повыбирали,  а  от
них, что от козла молока, толку.
   - А пан Скшетуский пойдет на войну?
   - Пан Скшетуский истинный воин; не знаю, уж как ты его удержишь. Мы с
ним одного поля ягода! Чуть пахнёт порохом - никакая сила не  остановит.
Ох, и задали мы смутьянам прошлый год перцу. Ночи не  хватит  рассказать
все, как оно было... И сейчас, ясное дело, пойдем, только уже  с  легкой
душою: главное, мы тебя, бедняжечку нашу, отыскали, а то  ведь  и  жизнь
была не в радость.
   Княжна приблизила очаровательное свое личико к Заглобе.
   - Не знаю, за что ты, сударь, меня полюбил, но  уж,  поверь,  я  тебя
люблю не меньше.
   Заглоба даже засопел от удовольствия.
   - Так ты меня любишь?
   - Клянусь богом!
   - Храни тебя владыка небесный! Вот  и  мне  на  старые  лета  послано
утешенье. Признаться,  ваша  сестра  еще  нет-нет,  а  состроит  старику
глазки, да-да, и в Варшаве  на  выборах  такое  случалось,  Володыёвский
свидетель! Но меня амуры уже не волнуют,  пусть  кровь  играет,  а  я  -
вопреки тому - отеческими чувствами довольствоваться буду.
   Настало  молчание,  только  лошади  вдруг  одна  за   другой   громко
зафыркали, суля путникам удачу.
   - На здоровье! На здоровье! - ответили всадники дружно.
   Ночь  была  ясная.  Месяц  все  выше  взбирался  на  небо,  утыканное
мерцающими звездами, и все меньше, все бледней становился. Притомившиеся
бахматы замедлили шаг, да и всадников одолевала усталость.  Володыёвский
первый остановил лошадь.
   - Пора и отдохнуть. Развиднеется скоро, - сказал он.
   - Пора! - поддержал его Заглоба. - Глаза слипаются: как ни погляжу на
лошадь - всё две головы вижу.
   Редзян, однако, решил, что  прежде  всего  следует  подкрепиться;  он
развел огонь и, снявши с лошади переметные  сумы,  принялся  выкладывать
припасы, предусмотрительно захваченные из Бурляевой кладовой: кукурузный
хлеб, вареное мясо, валашское вино и сладости.  При  виде  двух  кожаных
мехов, изрядно выпятивших свои бока и издающих сладостное уху бульканье,
Заглоба забыл и думать о сне, да и прочие с удовольствием  принялись  за
ужин. Припасов хватило на всех с избытком, а когда наелись вволю, старый
шляхтич, утерев полою уста, промолвил:
   - До смерти не  устану  повторять:  неисповедимы  пути  господни!  Ты
свободна, барышня панна, а мы сидим себе  тут  sub  jove  <под  открытым
небом (лат.).>, радуемся и Бурляево винцо попиваем. Венгерское, конечно,
получше, это припахивает кожей, но ничего, в пути сойдет и такое.
   - Одному не могу надивиться, - сказала Елена, - как это Горпына столь
легко отдать меня согласилась?
   Заглоба поглядел сперва на Володыёвского, потом на Редзяна и усиленно
заморгал глазами.
   - Потому согласилась, что иного выхода  не  имела.  А  впрочем,  чего
таиться, дело не стыдное: мы их с Черемисом на тот свет отправили.
   - Как так? - испуганно вопросила княжна.
   - А ты разве выстрелов не слыхала?
   - Слыхала, но подумала, Черемис стреляет.
   - Не Черемис, а вон этот малый - на месте пристрелил колдунью. Дьявол
в нем сидит, спору нет, но чего еще оставалось делать, когда ведьма,  не
знаю уж, то ли почувствовала что, то ли  стих  на  нее  нашел  какой-то:
уперлась, что с нами поедет, и баста. А как было разрешить  ей  ехать  -
она бы мигом смекнула, что мы не в Киев путь держим. Вот он  и  взял  да
пристрелил ее, а я  зарубил  Черемиса.  Сущий  был  монстр  африканский;
надеюсь, господь мне его смерть в вину  не  поставит.  Верно,  и  в  аду
чертям на него глядеть будет тошно.  Перед  отъездом  из  яра  я  вперед
поехал и прибрал тела с дороги, чтобы ты не напугалась  и  не  посчитала
это дурным знаком.
   Княжна же так ответила:
   - Довольно я близких  людей  в  нынешние  страшные  времена  неживыми
видала, чтобы покойников пугаться, а все ж лучше поменьше на своем  пути
проливать крови, дабы не навлечь на себя гнева господня.
   -  Недостойно  рыцаря  так  поступать  было,  -   мрачно   проговорил
Володыёвский, - мне руки марать не захотелось.
   - Что теперь, сударь мой, толковать  об  этом,  -  сказал  Редзян.  -
Иначе-то никак нельзя было! Кабы кого хорошего положили, дело другое,  а
это  ж  богопротивники,  вражья  сила  -  я  сам   видел,   как   ведьма
сговаривалась с чертями. Не того мне жаль признаться!
   - А об чем же ты, любезный, жалеешь? - спросила Елена.
   - Богун мне сказывал, там закопаны деньги, а их милости такую подняли
спешку, что и близко подойти не  нашлось  минуты,  хоть  я  место  возле
мельницы знаю. А сколько добра оставлено в  той  светлице,  где  барышня
жила, - сердце на куски рвется!
   - Гляди, какого слугу иметь будешь! - сказал княжне Заглоба. - Только
своего хозяина и признаёт, а так хоть с самого черта шкуру готов содрать
и на воротник приспособить.
   - Даст бог, сударь любезный, пан Редзян, на мою неблагодарность  тебе
сетовать не придется, - промолвила Елена.
   - Благодарю покорнейше, барышня! - ответил Редзян, целуя ей руку.
   Все это время Володыёвский помалкивал, прикрывая  смущенье  напускной
суровостью, и только вино потягивал  из  меха  пока  несвойственная  ему
молчаливость не привлекла внимания Заглобы.