вич не пошел дальше, не указал  на  волнения  москвичей  в  царствование
Алексея Михайловича и потом в XVIII веке, во время чумы? Явления  совер-
шенно однородные! Неужели потому, что слово вече  для  обозначения  этих
явлений уже вышло из употребления? Но он указывает же вечевые явления  и
там, где это слово не употреблено. Он относит к вечевым явлениям и восс-
тание северных городов против татар, но в таком случае восстания башкир-
цев и других инородцев будет свидетельствовать о сильном развитии у  них
вечевого быта.
   Знаменитое место летописца об отношениях между  старшими  городами  и
пригородами стало подвергаться в нашей литературе такой же ученой пытке,
какой прежде подвергались места летописца о призвании  первых  князей  с
ясным доказательством их скандинавского происхождения. Разумеется, очень
утешительно, что вопрос о происхождении варягов - руси сменен вопросом о
внутренних отношениях, но не утешительно то, что при старании как-нибудь
отвязаться от неприятного свидетельства  употребляются  прежние  приемы,
прежняя пытка. "На что же старейшие сдумают, на том  же  пригороды  ста-
нут", - говорит летописец; и вот, согласно с этими  отношениями,  влади-
мирцы, которые находились в пригородных отношениях к Ростову, притесняе-
мые князьями, обращаются с жалобою к ростовцам в силу привычки к природ-
ной подчиненности старшим городам, привычки, которая не могла очень  ос-
лабеть в короткое время, хотя этому ослаблению содействовало очень  важ-
ное обстоятельство - поднятие значения Владимира вследствие  утверждения
в нем княжеского стола Андреем Боголюбским. Ростовцы на словах  были  за
владимирцев, но на деле не удовлетворяли их жалобам, и тогда  владимирцы
призывают других князей. Г. Сергеевич рассуждает: "Летописец не говорит,
что владимирцы, недовольные своим князем, не должны  были  высказываться
против него и таким образом возбуждать вопрос о его перемене.  Высказан-
ное ими желание изгнать Ростиславичей он приводит как факт и не порицает
их за него. Ростовцы и суздальцы, с своей стороны, в ответ на это  жела-
ние не говорят, что призвание князя есть их исключительное право  и  что
поэтому владимирцы должны оставаться при Ростиславичах до тех пор,  пока
это будет угодно им, ростовцам и суздальцам. Наоборот, на словах они бы-
ли за владимирцев и тем показали, что  последним  принадлежит  такое  же
участие в деле призвания князей, как и им самим". Но с  какой  же  стати
было летописцу говорить то, чего не бывало? Будучи далеки  от  преувели-
ченных представлений о высокой степени развития древней Руси, о  высокой
степени свободы, которою она пользовалась, мы, однако, никак не  решимся
предположить, чтобы в ней существовали такие отношения, что обиженный не
имел права высказываться против обидчика и жаловаться на него. Владимир-
цы жалуются своим старшим, ростовцам, на обижающих  их  князей,  которых
ростовцы же им дали или, лучше сказать,  навязали.  Ростовцам  также  не
нужно было говорить, что призвание князей есть их  исключительное  право
по той простой причине, что и вопроса об этом не было: владимирцы  явля-
ются жалобщиками только; дело ростовцев решить, справедлива или не спра-
ведлива жалоба, а не толковать о своих правах, которых никто не затраги-
вал; напротив, владимирцы признали торжественно эти права, обратившись с
своею жалобою в старший город. Но всего лучше следующий вывод, сделанный
г. Сергеевичем: "На словах они (ростовцы) были за владимирцев и тем  по-
казали, что последним принадлежит такое же участие в деле призвания кня-
зей, как и им самим".  Город  жалуется  на  губернатора  королю,  король
объявляет, что жалоба  справедлива,  следовательно,  король  этим  самым
объявляет, что горожанам принадлежит такое же право в назначении  губер-
натора, как и самому королю! Летописец заступается  за  владимирцев,  за
меньших, слабых, которым, однако, бог помог в их деле; летописец  засту-
пается за них потому, что имеет два основания для этого: во-первых, вла-
димирцы были обижены, не получили управы и потому, естественно,  возбуж-
дали сочувствие в каждом человеке, в котором не угасло  чувство  правды,
во-вторых, владимирцы были правы еще потому, что обратились  к  законным
князьям, законным по старшинству и  по  распоряжению  Юрия  Долгорукого,
тогда как ростовцы не обратили никакого внимания на эту законность. Сле-
довательно, здесь двоякого рода отношения - отношения к старшему  городу
и отношения к князю. Отношения эти сталкиваются в данном случае, и  обя-
занность историка обращать одинаковое внимание на обои отношения и смот-
реть, какие из них и при каких условиях возьмут верх.
   Что касается собственно княжеских отношений, то г. Сергеевич  следует
взгляду г. Погодина: князья воюют, захватывают волости друг у друга, как
владельцы, не имеющие никаких отношений между собою. Читая книгу г. Сер-
геевича, мы видим  себя  среди  каких-то  зверей,  а  не  людей,  всегда
чувствующих потребность оправдывать свои действия. Отвергая родовые  от-
ношения между князьями, г. Сергеевич, естественно, старается  отвергнуть
господство этих отношений и в обществе. Он, разумеется, обходит молчани-
ем известия о крепости родового союза в XVI и XVII веках; он  выставляет
статью Русской Правды о наследовании, где говорится, что имущество смер-
да, не оставившего сыновей, переходит к князю, но понятно, что в  Правде
разумеется имущество смерда безродного, потому  что  при  общем  родовом
владении не может быть и речи о наследстве, ибо не может  быть  речи  об
отдельной собственности. Но любопытно, что г. Сергеевич, ища  в  Русской
Правде доказательств против рода, позволил себе обойти первую статью - о
родовой мести. С знаменитым местом летописи, где  так  ясно  указывается
господство родового быта у славян ("живяху кождо с родом своим на  своих
местах" и пр.), также г. Сергеевичу много хлопот. При исследовании о ве-
че ему нужно было скрыть то, что слово это вече имеет обширное значение;
теперь относительно рода ему надобно показать, что слово род  имеет  об-
ширное значение, значит и происхождение, и народ, но из этого ничего  не
выходит, ибо оно означает также и то, что мы разумеем под  именем  рода.
Видя это, г. Сергеевич решается на отчаянное средство и говорит: "Каждый
полянин мог иметь свой род единственно в смысле семьи". Но  где  доказа-
тельства? Их нет. Разве принять за доказательство непосредственно следу-
ющие слова автора: "Общее владение братьев и других родственников  могло
встречаться и в древнейшие времена. Есть даже основание думать, что тог-
да оно должно было встречаться чаще, чем теперь. При отсутствии развитой
правительственной власти частному человеку для самосохранения необходимо
было вступать в какие-либо частные союзы; союз с  родственниками  предс-
тавляется самым естественным". Смысл кажется ясен: обстоятельства време-
ни были таковы, что условливали необходимо стремление к родовому  союзу,
к его поддержанию; следовательно, каждый  полянин  мог  иметь  свой  род
единственно в смысле семьи!
   Неумолимый летописец преследует нас с своим родом. Говоря  об  усоби-
цах, возникших между славянами по изгнании варягов, он говорит, что  род
встал на род и "Воевати почаша сами на ся". Как же рассуждает г. Сергее-