Опять с единовластием Саипа началось  вмешательство  крымских  ханов  в
дела казанские, ибо мысль об освобождении Казани  от  русских  и  соединении
всех татарских орд в одну или по крайней мере под одним владеющим родом была
постоянною мыслию Гиреев, которую они высказывали, к  осуществлению  которой
стремились при первом удобном случае. Мы видели, что в последнее время жизни
великого князя Василия Казань  спокойно  повиновалась  Москве  в  лице  хана
своего Еналея. Еналей перенес свои подручнические отношения и  к  наследнику
Василиеву: по-прежнему остался верен Москве. Но вследствие  перемены  ханов,
вследствие разных влияний - русского, крымского - в Казани уже давно  успели
образоваться стороны, из которых  каждая  ждала  удобного  случая  низложить
сторону противную. В тяжкой войне Москвы с Литвою крымская сторона в  Казани
увидала удобный случай свергнуть московского подручника: составился  заговор
осенью 1535 года под  руководством  царевны,  сестры  Магмет-Аминя  и  князя
Булата. Еналей был убит, и царем провозглашен Сафа-Гирей  крымский.  Но  это
было торжество одной стороны, другая оставалась; в Москву приехали  с  Волги
козаки, городецкие татары, и  сказывали,  что  к  ним  на  остров  приезжали
казанские князья, мурзы и козаки, человек 60, объявили об убийстве Еналея  и
прибавили: "Нас в заговоре князей и мурз  с  500  человек;  помня  жалование
великих князей Василия и Ивана и свою присягу, хотим государю великому князю
служить прямо, а государь бы нас пожаловал, простил царя  Шиг-Алея  и  велел
ему быть в Москву; и когда Шиг-Алей будет у великого князя в Москве,  то  мы
соединимся с своими советниками, и крымскому царю в Казани не быть". Получив
эти вести, великая княгиня решила с боярами, что надобно Шиг-Алея освободить
из заключения.  В  декабре  Шиг-Алея  привезли  с  Белоозера  и  представили
великому князю; хан стал на колени и  говорил:  "Отец  твой,  великий  князь
Василий, взял меня, детинку малого, и жаловал, как отец сына, посадил  царем
в  Казани;  но,  по  грехам  моим,  в  Казани  пришла  в  князьях  ив  людях
несогласица, и я опять к отцу  твоему  пришел  на  Москву.  Отец  твой  меня
пожаловал в своей земле, дал мне города; а я, грехом своим, перед  государем
провинился гордостным своим умом и лукавым помыслом. Тогда бог меня выдал, и
отец твой меня за мое преступление наказал, опалу свою положил, смиряя меня;
а теперь ты, государь, помня отца своего ко мне жалованье, надо мною милость
показал".
     Великий князь велел  царю  встать,  позвал  его  к  себе  поздороваться
(карашеваться) и велел ему сесть  с  правой  руки  на  другой  лавке,  потом
подарил ему шубу и  отпустил  на  подворье.  Но  Шиг-Алей  бил  челом,  чтоб
позволено ему было представиться и великой княгине. Елена  держала  совет  с
боярами, прилично ли быть у нее царю; бояре решили, что прилично, потому что
великий князь мал и все правление государством лежит на ней. 9 генваря  1536
года был прием Шиг-Алея у Елены. У саней встретили его бояре - князь Василий
Васильевич Шуйский  и  князь  Иван  Федорович  Телепнев-Оболенский  с  двумя
дьяками; в сенях встретил его сам великий князь с  боярами.  Елену  окружали
боярыни;  бояре  сидели  по  обе  стороны,  как  обыкновенно  водилось   при
посольских представлениях. Шиг-Алей, войдя, ударил челом в землю  и  сказал:
"Государыня великая княгиня Елена! Взял меня  государь  мой,  князь  Василий
Иванович, молодого, пожаловал меня, вскормил, как щенка, и жалованьем  своим
великим жаловал меня, как отец сына, и на  Казани  меня  царем  посадил.  По
грехам моим, казанские люди меня с Казани сослали,  и  я  опять  к  государю
своему пришел: государь меня пожаловал, города дал в своей земле,  а  я  ему
изменил и во всех своих делах перед государем  виноват.  Вы,  государи  мои,
меня, холопа своего, пожаловали, проступку мне отдали, меня, холопа  своего,
пощадили и очи свои государские дали мне видеть. А я,  холоп  ваш,  как  вам
теперь клятву дал, так по этой своей присяге до  смерти  своей  хочу  крепко
стоять и умереть за ваше государское жалованье; так  же  хочу  умереть,  как
брат мой умер, чтоб вину свою  загладить".  Елена  приказала  ему  отвечать:
"Царь Шиг-Алей! Великий князь Василий Иванович опалу свою на тебя положил, а
сын наш и мы пожаловали тебя, милость свою показали и  очи  свои  дали  тебе
видеть. Так ты теперь прежнее свое забывай и вперед делай так, как обещался,
а мы будем великое жалованье и бережение к тебе держать". Царь ударил  челом
в землю великому князю и великой княгине, его опять одарили и  отпустили  на
подворье. Жена его, Фатма-салтан, била также челом, чтоб дали ей  посмотреть
очи государские; Елена приняла ее; у саней и  по  лестнице  встречали  ханшу
боярыни; в сенях встретила великая княгиня, поздоровалась и ввела в  палату,
куда скоро вошел и великий князь; при его входе  царица  встала  и  с  места
своего сступила; маленький Иван сказал ей:  "Табуг  салам",  и  карашевался,
после чего сел на своем месте у матери, а у царицы с правой  руки,  бояре  с
ним по обе стороны, а около великой княгини-боярыни. В тот  же  день  царица
обедала у великой княгини; Иван с боярами обедал также в  материнской  избе;
после обеда Елена подавала ханше чашу и дарила ее.
     Но в то время как в Москве угощали и дарили Шиг-Алея, чтоб дать  в  нем
опору противной крымцам стороне в Казани, война уже началась с  Сафа-Гиреем.
Московские воеводы дурно действовали наступательно; татары успели сжечь села
около Нижнего, но отбиты были от Бала хны, не имели удачи и в нападениях  на
другие места. Потом казанцы вторглись в костромские волости; стоявший  здесь
для защиты князь Засекин, не собравшись  с  людьми,  ударил  на  татар,  был
разбит и убит; но приближение  больших  воевод  московских  заставило  татар
удалиться.  Мы  видели,  что  казанские   дела,   шедшие   довольно   плохо,
преимущественно  заставили  московское  правительство  спешить   заключением
перемирия  с  Литвою.   Успокоивши   этим   перемирием   западные   границы,
правительство в начале 1537 года двинуло войска к  востоку,  во  Владимир  и
Мещеру; Сафа-Гирей явился под My ромом, сжег предместия, но города взять  не
мог и ушел, заслышав о движении  воевод  из  Владимира  и  Мещеры,  и  таком
положении  находились  дела,  когда  единовластие  Саип-Гирея   дало   новое
препятствие  к  успешному  наступлению  на  Казань.  Угрозы  крымского  хана
произвели впечатление в Москве: послу отвечали,  что  хотя  царь  в  грамоте
писал многие непригожие речи, однако требования его  будут  уважены  и  если
Сафа-Гирей казанский пришлет к государю и захочет мира, то  государь  с  ним
мира хочет, как пригоже. Саип-Гирей повторял: "Ты б к нам  прислал  большого
своего посла, доброго человека, князя Василия Шуйского или Овчину, и казну б
свою большую к нам  прислал,  а  с  Казанью  помирился  и  оброков  своих  с
казанских мест брать не велел; а пошлешь на Казань рать свою,  и  ты  к  нам
посла не отправляй, недруг я твой тогда". В Думе рассуждали:  "Не  послушать
царя, послать рать свою на Казань, и царь пойдет на наши украйны, то с  двух
сторон христианству будет дурно, от Крыма и от Казани". Приговорили: рати на
Казань не посылать, Саип-Гиреева человека отпустить в Казань и с ним  вместе
послать сына боярского  к  Сафа-Гирею  с  грамотою;  а  в  ответной  грамоте
Саип-Гирею великий князь  писал:  "Для  тебя,  брата  моего,  и  для  твоего
прошенья я удержал рать и послал своего человека к Сафа-Гирею: захочет он  с
нами мира, то пусть пришлет к нам добрых людей, а мы хотим держать его  так,
как дед и отец наш держали прежних казанских царей. А что ты  писал  к  нам,