Ходатайству митрополита и бояр летописи приписывают освобождение из  темницы
семейства  удельного  князя  Андрея  Ивановича  -  жены  Евфросинии  и  сына
Владимира; сперва им позволено было только жить  в  Москве  на  дворе  князя
Андрея, а потом, в праздник Рождества Христова, 25  декабря  1541  года,  им
позволили приехать во дворец видеться с великим князем, возвратили Владимиру
отцовский удел, дали бояр и детей боярских, но не отцовских. В то время  как
освободили князя Владимира Андреевича и мать его из темницы, оказали милость
и другому  удельному  князю,  Димитрию,  сыну  Андрея  Ивановича  углицкого,
племяннику Иоанна III, сидевшему около 50 лет в оковах: оковы были сняты, но
темница не отворилась для несчастного. Неравенство милости объясняется  тем,
что у Владимира Андреевича было много доброхотов, тогда как участь  Димитрия
никого уже не занимала.
     И вторая милость князю Владимиру Старицкому была оказана по печалованию
митрополита Иоасафа и бояр, говорят  летописи;  здесь  под  боярами  надобно
разуметь князя Бельского и его приятелей. Но в то самое время, как  Бельский
и митрополит обнаруживали свое  влияние,  возвращая  удел  опальному  князю,
против  них  составлялся  страшный  заговор:   бояре,   говорит   летописец,
вознегодовали на князя Бельского и на митрополита за то, что  великий  князь
держал их у себя в приближении.  Эти  бояре  были:  князья  Михайла  и  Иван
Кубенские, князь Димитрий Палецкий, казначей Иван Третьяков, с ними княжата,
дворяне и дети боярские  многие  и  новгородцы  Великого  Новгорода  -  всем
городом. Эти люди, или принадлежа к стороне Шуйского  и  желая  восстановить
его влияние, или считая необходимым действовать во имя этого могущественного
боярина, начали пересылаться  с  ним.  Шуйский  находился  в  это  время  во
Владимире, оберегая восточные области от набега казанцев. Имя Шуйского может
объяснить нам, почему в заговоре участвовали новгородцы всем  городом:  один
из Шуйских был последним воеводою  вольного  Новгорода;  и  мы  увидим,  что
новгородцы останутся навсегда преданы этой фамилии.  Московские  заговорщики
назначали Ивану Шуйскому и его советникам срок - 3 генваря 1542  года,  чтоб
быть в этот день в Москву из Владимира;  Шуйский  привел  к  присяге  многих
детей боярских - действовать с ним заодно - и ночью на 3 генваря  приехал  в
Москву с своими  советниками  без  приказания  великокняжского;  прежде  его
приехал сын его, князь  Петр,  да  Иван  Большой  Шереметев  с  300  человек
дружины. В ту же ночь, со 2 на 3 число, Бельский был схвачен на своем дворе,
и утром на другой день отослан на Белоозеро в заточение;  но  живой  он  был
страшен и на Белоозере, и потому в мае месяце трое преданных  Шуйским  людей
отправились на Белоозеро и  умертвили  Бельского  в  тюрьме.  Двоих  главных
советников  Бельского  разослали  по  городам:  князя  Петра  Щенятева  -  в
Ярославль, Ивана Хабарова - в Тверь; Щенятева взяли у  государя  из  комнаты
задними дверями. Митрополит Иоасаф был разбужен камнями, которые заговорщики
бросали к нему в келью; он кинулся во дворец; заговорщики ворвались за ним с
шумом в спальню великого князя, разбудили последнего за три часа  до  свету;
не найдя безопасности во дворце, подле великого князя, приведенного в  ужас,
Иоасаф уехал на Троицкое подворье, но туда за ним прислали  детей  боярских,
новгородцев с неподобными речами;  новгородцы  не  удовольствовались  одними
ругательствами, но чуть-чуть не убили митрополита,  только  троицкий  игумен
Алексей именем св. Сергия да боярин князь Димитрий Палецкий успели  удержать
их от убийства; Иоасафа взяли  наконец  и  сослали  в  Кириллов  Белозерский
монастырь, на его место возведен был в митрополиты новгородский  архиепископ
Макарий; мы видели, что новгородцы всем городом  участвовали  в  низвержении
Бельского и Иоасафа; видно также, что Макарий и прежде имел связь с Шуйским.
Иван Шуйский недолго жил после  этого;  власть  перешла  в  руки  троих  его
родственников - князя Ивана и Андрея Михайловичей  Шуйских  и  князя  Федора
Ивановича Скопина-Шуйского;  между  ними  первенствовал  князь  Андрей,  уже
известный нам по своим сношениям с удельным князем  Юрием.  По  свержении  и
смерти Бельского у Шуйских не могло быть соперника, сильного по  собственным
средствам; но опасность являлась с другой стороны: великий князь вырастал  и
могли  выступить  на  сцену  люди,  страшные  не  собственными  силами,   но
доверенностию государя, теперь уже не младенца; и вот Шуйские  сведали,  что
расположением  Иоанна  успел  овладеть  Федор  Семенович  Воронцов  -   брат
известного уже нам Михаила Семеновича. 9 сентября 1543 года трое  Шуйских  и
советники их - князь  Шкурлятев,  князья  Пронские,  Кубенские,  Палецкий  и
Алексей Басманов - взволновались в присутствии великого князя и  митрополита
в столовой избе у государя на совете, схватили Воронцова, били его по щекам,
оборвали платье и хотели убить до смерти; Иоанн послал  митрополита  и  бояр
Морозовых уговорить их, чтоб не убивали Воронцова, и они не убили, но повели
с дворцовых сеней с позором, били, толкали и  отдали  под  стражу.  Государь
прислал опять митрополита  и  бояр  к  Шуйским  сказать  им,  что  если  уже
Воронцову и сыну его нельзя оставаться в  Москве,  то  пусть  пошлют  их  на
службу в Коломну. Но Шуйским показалось  это  очень  близко  и  опасно;  они
сослали Воронцовых в Кострому. "И  когда,-  говорит  летописец,-  митрополит
ходил от государя к Шуйским, Фома  Головин  у  него  на  мантию  наступал  и
разодрал ее".
     Иоанну исполнилось уже тогда  13  лет.  Ребенок  родился  с  блестящими
дарованиями;  быть  может,  он  родился   также   с   восприимчивою,   легко
увлекающеюся, страстною природою, но,  без  сомнения,  эта  восприимчивость,
страстность, раздражительность если не были произведены, то по крайней  мере
были развиты до высшей степени воспитанием,  обстоятельствами  детства  его.
Известно, что ребенок даровитый, предоставленный с  раннего  детства  самому
себе и  поставленный  при  этом  в  затруднительное,  неприятное  положение,
развивается быстро, преждевременно во  всех  отношениях.  По  смерти  матери
Иоанн был окружен людьми, которые заботились только о  собственных  выгодах,
которые употребляли его только орудием  для  своих  корыстных  целей;  среди
эгоистических  стремлений  людей,  окружавших  его,  Иоанн  был   совершенно
предоставлен самому себе, своему собственному эгоизму.  При  жизни  отца  он
долго бы находился в удалении от дел;  под  бдительным  надзором,  в  тишине
характер его спокойно мог бы сложиться, окрепнуть, но Иоанн трех лет был уже
великим князем, и хотя не мог править государством  на  деле,  однако  самые
формы, которые соблюдать  было  необходимо,  например  посольские  приемы  и
прочее, должны были беспрестанно напоминать ему  его  положение;  необходимо
стоял он в средоточии  государственной  деятельности,  в  средоточии  важных
вопросов, хотя и был  молчаливым  зрителем,  молчаливым  исполнителем  форм.
Перед его глазами происходила борьба сторон: людей к нему  близких,  которых
он любил, у него отнимали, перед ним наглым, зверским образом  влекли  их  в
заточение, несмотря на его просьбы, потом  слышал  он  о  их  насильственной
смерти; в то же время он ясно понимал свое верховное положение,  ибо  те  же
самые люди, которые не обращали на него никакого внимания, которые  при  нем
били, обрывали людей  к  нему  близких,  при  посольских  приемах  и  других
церемониях  стояли  пред  ним  как  покорные  слуги;  видел  он,   как   все
преклонялось пред ним, как все делалось его именем и, следовательно,  должно