30 июля утром пришел Саип-Гирей к Оке на берег и стал на  горе;  татары
готовились переправляться; передовой  русский  полк  под  начальством  князя
Ивана Турунтая-Пронского начал с ними перестрелку. Хан велел палить из пушек
и  стрелять  из  пищалей,  чтоб  отбить  русских  от  берега  и  дать  своим
возможность переправиться; передовой полк Пронского дрогнул было, но к  нему
на помощь подоспели князья Микулинский и Серебряный-Оболенский,  а  за  ними
начали показываться князь Курбский, Иван Михайлович Шуйский и наконец  князь
Димитрий Бельский. Хан  удивился,  призвал  князя  Семена  Бельского,  своих
князей и начал им говорить с сердцем: "Вы мне говорили, что  великого  князя
люди в Казань пошли, что мне и встречи не будет, а я столько нарядных  людей
в одном месте никогда и не видывал". Саип удалился  в  свой  стан  и  был  в
большом раздумье; но когда услыхал, что к русским пришли  пушки,  то  уж  не
стал более раздумывать, отступил от берега и пошел  по  той  же  дороге,  по
какой пришел; двое воевод,  князья  Микулинский  и  Серебряный,  отправились
вслед за ним, били отсталых татар, брали в плен. Пленные рассказывали, будто
царь жаловался своим князьям на бесчестие, какое он получил: привел с  собою
много людей, а Русской земле  ничего  не  сделал.  Князья  напомнили  ему  о
Тамерлане, что приходил на Русь с большими силами и взял только  один  Елец;
царь сказал на это: "Есть у великого князя город  на  поле,  именем  Пронск,
близко нашего пути; возьмем его и сделаем с ним то же, что Тамерлан сделал с
Ельцом; пусть не говорят, что царь приходил на Русь и ничего ей не  сделал".
3 августа пришли татары под Пронск, где воеводами были Василий  Жулебин,  из
рода Свибловых, да Александр Кобяков, из рязанских бояр. Целый  день  бились
татары с осажденными; князья и мурзы подъезжали к городу, говорили Жулебину:
"Сдай город - царь покажет милость; а не взявши города, царю  прочь  нейти".
Жулебин отвечал: "Божиим велением город ставится, а без  божия  веления  кто
может его взять? Пусть царь немного подождет великого князя воевод,  они  за
ним идут". Царь велел всем своим людям туры делать  и  градобитные  приступы
припасать, хотел со всех сторон приступать  к  городу,  а  воеводы  пронские
всеми людьми и женским полом начали город крепить, велели  носить  на  стены
колья, камни, воду. В  это  время  приехали  в  Пронск  семь  человек  детей
боярских от воевод Микулинского и  Серебряного  с  вестью,  "чтоб  сидели  в
городе крепко, а мы идем к городу наспех со многими людьми и хотим  с  царем
дело делать, сколько нам бог поможет". Жители Пронска сильно обрадовались, а
хан, узнав от пленника об этой радости, велел сжечь туры и  пошел  прочь  от
города. Воеводы, не заставши его у Пронска, пошли за ним дальше к Дону,  но,
приблизившись к берегам этой реки,  увидали,  что  татары  уже  перевезлись.
Тогда, отпустив за царем небольшой отряд, воеводы возвратились в  Москву,  и
была здесь  радость  большая:  государь  бояр  и  воевод  пожаловал  великим
жалованьем, шубами и кубками.
     Весною следующего же, 1542 года старший сын Саипов,  Имин-Гирей,  напал
на Северскую область, но был разбит воеводами; в августе того же года крымцы
явились в Рязанской  области,  но,  увидав  пред  собою  русские  полки  под
начальством князя Петра Пронского, дрогнули, пошли назад; воеводы из  разных
украинских городов провожали их до Мечи, причем на  Куликовом  поло  русские
сторожа побили татарских. Счастливее был Имин-Гирей  в  нападении  своем  на
белевские и одоевские места в декабре 1544  года:  тут  его  татары  ушли  с
большим полоном, потому что  трое  воевод  -  князья  Щенятев,  Шкурлятев  и
Воротынский - рассорились за места и не  пошли  против  крымцев.  Хан  писал
великому князю: "Король дает мне по  15000  золотых  ежегодно,  а  ты  даешь
меньше того; если по нашей мысли дашь, то мы помиримся, а не захочешь  дать,
захочешь заратиться -и то в твоих же руках; до  сих  пор  был  ты  молод,  а
теперь уже в разум вошел,  можешь  рассудить,  что  тебе  прибыльнее  и  что
убыточнее?" Иоанн рассудил, что нет никакой прибыли  продолжать  сношения  с
разбойниками, и приговорил: своего посла в Крым не посылать, а  на  крымских
послов опалу положить, потому что крымский царь посланного к нему  подьячего
Ляпуна опозорил: нос и уши ему зашивали и,  обнажа,  по  базару  водили,  на
гонцах тридевять поминков берут и теперь московских людей  55  человек  себе
похолопили.
     Нечего было надеяться на какой-нибудь успех в переговоpax  с  Крымом  и
потому, что с Казанью надобно было покончить во что бы то  ни  стало.  После
неудачного похода Саип-Гиреева в Казани хотели мира. Здесь Булат помирился с
Сафа-Гиреем и писал к боярам, чтоб просили великого князя  о  мире;  царевна
Горшадна писала о том же самому Иоанну. Но эта присылка не имела  дальнейших
следствий, и мы не встречаем никаких известий о  казанских  делах  до  весны
1545  года;  внутреннее   состояние   Московского   государства,   свержение
Бельского, правление Шуйских, колебания  нового  правительства  после  казни
Андрея Шуйского могут  объяснить  нам  это  молчание.  Первым  важным  делом
Иоаннова правления с того  времени,  как  бояре  начали  страх  иметь  перед
молодым великим князем, был поход на Казань, объявленный в апреле 1545 года,
неизвестно, по какому поводу. Князь Семен Пунков,  Иван  Шереметев  и  князь
Давид Палецкий отправились к Казани легким делом на стругах, с  Вятки  пошел
князь Василий Серебряный, из Перми - воевода Львов. Идучи  Вяткою  и  Камою,
Серебряный побил много неприятелей и сошелся с Пунковым у Казани в один день
и час, как будто пошли из одного  двора.  Сошедшись,  воеводы  побили  много
казанцев и пожгли ханские кабаки, посылали детей боярских на  Свиягу  и  там
побили много людей. После  этих  незначительных  подвигов  они  возвратились
назад и были щедро награждены: кто из воевод и детей боярских ни бил  о  чем
челом, все получили по челобитью - так обрадовался  молодой  великий  князь,
что дело началось удачно, два ополчения возвратились благополучно. Не такова
была судьба третьего: Львов с пермичами пришел поздно, не застал под Казанью
русского войска, был окружен казанцами, разбит и убит. Но поход, совершенный
с таким  сомнительным  успехом,  имел,  однако,  благоприятные  последствия,
усилил внутреннее безнарядье в Казани, борьбу сторон: хан начал  подозревать
князей. "Вы,- говорил он,- приводили воевод  московских",-  и  стал  убивать
князей. Тогда многие из них поехали в Москву  к  великому  князю,  а  другие
разъехались по иным землям, и 29 июля  двое  вельмож,  Кадыш-князь  да  Чура
Нарыков, прислали в Москву с просьбою, чтоб великий князь послал рать свою к
Казани, а они Сафа-Гирея и его крымцев 30 человек выдадут. Иоанн отвечал им,
чтоб они царя схватили и держали, а он к ним рать  свою  пошлет.  В  декабре
великий князь сам отправился во Владимир, вероятно, для того, чтоб  получать
скорее вести из Казани; действительно, 17 генваря 1546 года дали ему  знать,
что Сафа-Гирей выгнан из Казани и много крымцев  его  побито.  Казанцы  били
челом государю, чтоб их пожаловал,  гнев  свой  отложил  и  дал  им  в  цари
Шиг-Алея. В июне боярин князь Дмитрий Бельский посадил Шиг-Алея в Казани. Но
изгнание Сафа-Гирея и посажение Шиг-Алея было делом только одной стороны,  и
едва князь Бельский успел возвратиться из Казани, как оттуда  пришла  весть,
что казанцы привели Сафа-Гирея на  Каму,  великому  князю  и  царю  Шиг-Алею
изменили; и Шиг-Алей убежал из Казани, на Волге взял он лошадей у городецких
татар и поехал степью, где встретился с русскими людьми, высланными  к  нему