которое  питал  к  нравственным  достоинствам  Сильвестра;  отсюда  тягость,
которую начал чувствовать Иоанн от притязаний  последнего:  например,  Иоанн
принял твердое намерение  покорить  Ливонию,  это  было  намерение,  которое
сделалось  после  того  постоянным,  господствующим  стремлением   Иоанновых
преемников, намерение, за которое Петр Великий так благоговел пред  Иоанном,
но против этого  намерения  восстали  бояре  и  особенно  Сильвестр;  вместо
покорения Ливонии они советовали царю покорить Крым; но мы  говорили  уже  о
неудобоисполнимости этого намерения. Иоанн отвергнул его и  продолжал  войну
Ливонскую. Как же поступил Сильвестр в этом случае? Он стал внушать  Иоанну,
что все неприятности, которые после того его постигали,- болезни его самого,
жены, детей - суть божие наказания за то, что он не  слушался  его  советов,
продолжал воевать с ливонцами. Бесспорно, что Сильвестр был  вообще  человек
благонамеренный, муж строгого благочестия, что особенно и давало ему  власть
над набожным Иоанном; без сомнения, и против войны  Ливонской  он  выставлял
благовидные причины: вместо  того,  чтоб  воевать  с  христианами,  слабыми,
безвредными, лучше воевать с неверными, беспрестанно  опустошающими  границы
государства и т.п.; но в то же время как из знаменитого Домостроя его, так и
из других известий мы видим,  что  это  был  человек,  иногда  предававшийся
мелочам: так, взявшись управлять совестию, нравственным поведением  молодого
царя, он входил в этом отношении в ненужные  подробности,  что  должно  было
также раздражать Иоанна. Природа последнего, бесспорно,  требовала  сильного
сдерживания, но при этом сдерживании нужна была большая осторожность,  нужна
была мера.
     Несмотря,  однако,  на  неприятные  столкновения  по  причине  разности
взглядов на дела политические, Иоанн, без  сомнения,  не  поколебался  бы  в
своей доверенности и привязанности к Сильвестру и Адашеву, если б  продолжал
верить в полную привязанность их к своей особе  и  к  своему  семейству.  Но
несчастный случай заставил Иоанна потерять эту веру.  В  1553  году,  вскоре
после возвращения из казанского похода, он опасно  занемог;  ему  предложили
(вероятно, братья царицы) написать духовную и взять клятву в  верности  сыну
своему, младенцу Димитрию, с двоюродного брата, князя  Владимира  Андреевича
Старицкого, и бояр. Удельный князь  не  замедлил  выставить  права  свои  на
престол по смерти Иоанна, мимо племянника Димитрия,  вопреки  новому  обычаю
престолонаследия,  за  который  так  стояли  все  московские  князья.  Когда
некоторые верные Иоанну и его  семейству  люди  вооружились  за  это  против
Владимира, Сильвестр принял  сторону  последнего,  а  отец  другого  любимца
Иоаннова, окольничий Федор Адашев, прямо объявил  себя  против  Димитрия,  в
пользу Владимира. Для объяснения этого явления припомним,  что  Сильвестр  и
Адашев,  пользуясь  неограниченною  доверенностию  царя  в   выборе   людей,
необходимо, если бы даже и не хотели того, должны были составить при дворе и
во всех частях управления многочисленную и сильную  партию  людей,  которые,
будучи обязаны им своим возвышением, своими должностями, разделяли с ними их
стремления:  так,  известно,  что  Иоанн,  избирая  какого-нибудь  сановника
духовного, посылал Сильвестра поговорить с ним, изведать его ум и  нравы;  в
делах военных и гражданских такое же влияние на  выбор  людей  имел  Алексей
Адашев.  Многие  из  вельмож,   князей,   видя   невозможность   действовать
самостоятельно при решительном отвращении к ним Иоанна,  примкнули  к  числу
советников Сильвестра и Адашева; быть может,  последние  сами  пошли  к  ним
навстречу, чтоб иметь для себя опору в этих все же стоявших на первом  плане
людях; очень вероятно, что Сильвестр и Адашев  действовали  тут  по  прежним
отношениям, прежним связям: летописец прямо говорит о давней и тесной дружбе
Сильвестра с удельным князем Владимиром Андреевичем; Иоанн в переписке своей
с Курбским  главным  единомышленником  Сильвестра  называет  князя  Димитрия
Курлятева, или Шкурлятева, которого мы видели прежде в числе  соумышленников
Шуйского; с него летописец начинает исчисление  вельмож,  восставших  против
Воронцова; любопытно  также,  что  скоро  после  московских  пожаров,  когда
влияние Сильвестра особенно усилилось, Иоанн  женил  родного  брата  своего,
князя Юрия, на дочери князя Димитрия  Палецкого,  также  одного  из  главных
советников  Шуйского  и  подвергавшегося  за  это  прежде   опале.   Влияние
Сильвестра и советников его  могло  встретить  препятствие  только  в  одном
близком к царю семействе - Захарьиных-Юрьевых; отсюда  ненависть  советников
Сильвестровых к царице Анастасии и ее братьям, ненависть, могшая  вызвать  и
со стороны последних подобное же чувство.  Советники  Сильвестра  сравнивали
Анастасию с Евдокиею, женою византийского императора Аркадия,  гонительницею
Златоуста,   разумея   под   Златоустом   Сильвестра;   Курбский    называет
Захарьиных-Юрьевых клеветниками  и  нечестивыми  губителями  всего  Русского
царства. И вот в  случае  смерти  царя  и  во  время  малолетства  сына  его
правительницею будет Анастасия, которая, разумеется,  даст  большое  влияние
своим братьям; советники Сильвестра объявляют решительно, что они  не  хотят
повиноваться  Романовым  и  потому  признают  наследником   престола   князя
Владимира Андреевича.
     Оставшийся  верным  Иоанну  князь  Владимир  Воротынский  и  дьяк  Иван
Михайлович Висковатый начали говорить удельному князю,  чтоб  не  упрямился,
государя бы послушал и крест целовал племяннику;  князь  Владимир  Андреевич
сильно рассердился и сказал Воротынскому: "Ты б со мною  не  бранился  и  не
указывал и против меня не говорил". Воротынский отвечал  ему:  "Я  дал  душу
государю своему, царю и  великому  князю  Ивану  Васильевичу,  и  сыну  его,
царевичу князю Димитрию, что мне служить им во всем вправду; с тобою они  ж,
государи мои, велели мне говорить: служу им, государям своим, а тебе служить
не хочу; за них с тобою говорю, а где доведется, по их приказанию и  драться
с тобою готов". И была между боярами брань большая, крик, шум. Больной  царь
начал им говорить: "Если вы сыну  моему  Димитрию  креста  не  целуете,  то,
значит, у вас другой государь есть; а ведь вы целовали  мне  крест  не  один
раз, что мимо нас других государей вам не искать. Я вас привожу к  крестному
целованию, велю вам служить сыну моему Димитрию, а не Захарьиным; я  с  вами
говорить не могу много; вы души свои забыли, нам и детям  нашим  служить  не
хотите, в чем нам крест целовали, того не помните; а кто  не  хочет  служить
государю-младенцу, тот и большому не захочет  служить;  и  если  мы  вам  не
надобны, то это на ваших душах". На  это  отозвался  князь  Иван  Михайлович
Шуйский;  он  придумал  отговорку:  "Нам  нельзя  целовать  крест  не  перед
государем;  перед  кем  нам  целовать,  когда  государя  тут  нет?"   Прямее
высказался окольничий Федор Адашев, отец царского любимца; что было  у  него
на душе больше, чем у других, то и вылилось: "Тебе, государю, и сыну твоему,
царевичу князю Димитрию, крест целуем, а Захарьиным, Даниле с  братьею,  нам
не служить; сын твой еще в пеленках, а владеть нами будут Захарьины,  Данила
с братьею; а мы уж от бояр в твое малолетство беды  видали  многие".  И  был
мятеж большой, шум и речи многие во всех боярах: не хотят младенцу  служить.
Но к вечеру поцеловали крест Димитрию следующие бояре: князь Иван  Федорович
Мстиславский,  князь  Владимир   Иванович   Воротынский,   Иван   Васильевич
Шереметев, Михайла Яковлевич Морозов,  князь  Дмитрий  Палецкий,  дьяк  Иван