что сделано? А твоя царица мне, убогому, ближняя родственница. Вспоминаешь о
Владимире-брате, будто мы его хотели на царство:  я  об  этом  и  не  думал,
потому что он был недостоин, но я еще тогда угадал грядущее твое  мнение  на
меня, когда ты насильно взял сестру мою за этого своего  брата  в  этот  ваш
издавна кровопийственный род".
     Мы видели,  что  московские  великие  князья,  начиная  с  Иоанна  III,
признавая даже право отъезда  за  боярами  и  слугами  вольными,  старались,
однако, удержать  их  от  пользования  этим  правом  посредством  клятвенных
записей  и  поручительств.  Как  смотрели  сами  князья  и  потомки   старых
дружинников на эти "проклятыя" грамоты, которыми они принуждались отрекаться
от своего  драгоценного  права,  видно  из  следующих  слов  Курбского:  "Ты
называешь нас изменниками, потому что мы принуждены были  от  тебя  поневоле
крест целовать, как там, есть у вас обычай, а если  кто  не  присягнет,  тот
умирает горькою смертию; на это тебе мой ответ: все мудрецы согласны в  том,
что если кто присягнет поневоле, то не на том грех,  кто  крест  целует,  но
преимущественно на том, кто принуждает, если б даже и гонения не было;  если
же  кто  во  время  прелютого  гонения  не  бегает,  тот  сам  себе  убийца,
противящийся слову господню: "Аще гонят вас во  граде,  бегайте  в  другой";
образ тому господь бог наш показал верным своим, бегая не только от  смерти,
но и от зависти богоборных жидов".  Мы  видели,  что  Иоанн,  с  малолетства
озлобленный на вельмож, доверял более дьякам, как людям новым, без старинных
преданий и притязаний; при нем дьяки  заведовали  не  только  письменными  и
правительственными  делами,  но  являются  даже  воеводами,  как,  например,
Выродков и Ржевский; конечно, это не могло нравиться Курбскому, и он вот что
говорит о дьяках: "Князь великий очень верит писарям, которых выбирает не из
шляхетского рода, не из благородных, а преимущественно из поповичей  или  из
простого всенародства, а делает это из  ненависти  к  вельможам  своим".  Но
касательно отъезда и дьяков, кроме Курбского,  мы  имеем  еще  свидетельство
двоих других отъезжиков: это письмо стрелецкого головы  Тимофея  Тетерина  и
Марка Сарыгозина к дерптскому наместнику Морозову. Тетерин, подпавший опале,
постриженный в монахи, убежал из монастыря в Литву; на  укорительное  письмо
воеводы  Морозова  к  князю  Полубенскому  Тетерин  и   Сарыгозин   отвечали
следующее: "Называешь ты  нас  изменниками  несправедливо;  мы  бы  и  сами,
подобясь собаке, умели напротив лаять, да не хотим так  безумствовать.  Были
бы мы изменниками,  если  бы,  не  претерпевши  малые  скорби,  побежали  от
государева жалованья, а то и так виноваты, что долго не  исполняли  Христова
слова и апостольского и не бежали от гонителя,  а  побежали  уже  от  многих
нестерпимых мук и от поругания ангельского образа. Ты, господин, бойся  бога
больше, чем гонителя, и не зови православных христиан, без правды мучимых  и
прогнанных, изменниками. Твое  честное  Юрьевское  наместничество  не  лучше
моего Тимохина чернечества: был ты  пять  лет  наместником  в  Смоленске,  а
теперь тебя государь пожаловал наместничеством Юрьевским с пригородами, жену
у тебя взял в заклад, а доходу тебе не сказал ни пула; велел тебе две тысячи
проесть, занявши, а Полукашину заплатить нечем; невежливо молвить:  чай,  не
очень тебе и верят! Есть у великого  князя  (и  Тетерин  не  хочет  называть
Иоанна царем) новые доверенные люди - дьяки, которые его половиною кормят, а
большую себе берут, которых отцы вашим отцам в холопы не годились, а  теперь
не только землею владеют, но и головами вашими торгуют. Бог за грехи  у  вас
ум отнял, что вы над женами и детками своими и над вотчинами головы  кладете
да и их губите. Смеем, государь, спросить: каково  тем  женам  и  деткам,  у
которых мужей и отцов различными смертями побили без правды?"
     Теперь обратимся к ответам Иоанна IV. Прежде всего он говорит  о  своем
праве на самодержавный престол,  праве  древнем,  неизменном,  неутраченном:
"Самодержавства нашего начало от святого Владимира: мы родились на  царстве,
а  не  чужое  похитили".  Это  право  свое  он  противополагает  устарелому,
утраченному праву Курбского  на  княжество  Ярославское.  Так  как  основное
положение Курбского состоит в том, что царь должен советоваться  с  боярами,
что при Иоанне и прежде тогда только было все хорошо, когда  слушались  этих
советов, и все пошло дурно, когда Иоанн удалил советников и  стал  управлять
сам, то, наоборот, основное положение Иоанна - царь не должен находиться  ни
под чьим влиянием: "Эта ли совесть прокаженная - свое царство в  своей  руке
держать, а подданным своим владеть не давать? Это ли противно  разуму  -  не
хотеть быть обладаему подвластными? Это ли  православие  пресветлое  -  быть
обладаему рабами? Русские самодержцы изначала сами владеют всем царством,  а
не бояре и  вельможи".  Как  защитник  нового  порядка  вещей,  как  потомок
государей московских, Иоанн в ответ потомку ярославских  князей  высказывает
цель своего правления и превосходство нового порядка  вещей.  Приводя  слова
апостола Павла, царь сравнивает  старую  и  новую  Русь  с  Ветхим  и  Новым
заветом: "Как тогда вместо креста было потребно обрезание, так и вам  вместо
царского владения потребно самовольство. Тщуся с усердием людей на истину  и
на свет наставить, да познают единого истинного бога, в троице славимого,  и
от бога данного им государя, а от междоусобных браней и строптивого жития да
престанут, которыми  царство  растлевается.  Ибо  если  царю  не  повинуются
подвластные, то никогда  междоусобные  брани  не  прекратятся.  Неужели  это
сладко и свет - от добра удалиться и зло  творить  междоусобными  бранями  и
самовольством?" Таким образом, Иоанн дошел  до  самого  высокого  понятия  о
царской власти: "Истина и свет для народа  -  в  познании  бога  и  от  бога
данного  ему  государя".  Этому  понятию   он   дает   историческую   опору:
междоусобия, терзавшие землю, прекратились  с  утверждением  единовластия  и
самодержавия; следствия неповиновения - усобицы. При таком высоком понятии о
значении  царя  Иоанн  чувствовал,  что  ответ  его  на  письмо   Курбского,
изменившего подданного, есть недостойная царя слабость; но  он  был  человек
чувства и потому не выдержал, отвечал; раскаяние в этой  слабости  видно  из
некоторых слов: "До сих пор  русские  владетели  не  давали  отчета  никому,
вольны были подвластных своих жаловать и казнить,  не  судилися  с  ними  ни
перед кем; и хотя неприлично говорить о винах их, но выше было сказано".  На
обвинение в жестокости царь отвечает: "Жаловать своих холопей  мы  вольны  и
казнить их также вольны". На обвинение в облыгании своих  подданных  изменою
отвечает: "Если уж я облыгаю, то от кого же другого ждать правды? Для чего я
стану облыгать? Из желания ли власти подданных своих или рубища  их  худого,
или мне припала охота есть их?"
     Курбский принадлежал к стороне Сильвестра, укорял  Иоанна  особенно  за
удаление последнего. Иоанн отвечает на этот укор:  "Ты  считаешь  светлостию
благочестивою, когда царство обладается попом-невеждою? Но  всякое  царство,
обладаемое попом, разоряется. Тебе чего хотелось? Того же, что  случилось  в
Греции? Эту погибель и нам  советуешь?"  Курбский,  защищая  свое  мнение  о
необходимости совета,  выбирал  примеры  из  Св.  Писания;  Иоанн  не  менее
Курбского  изучил  этот  источник  примеров  и  отвечает  своему  сопернику:
"Вспомни, что бог, изводя Израиля из работы, поставил не священника  владеть
людьми и не многих правителей, но одного  Моисея,  как  царя,  поставил  над