во  всем.  А  теперь,  когда  мы  отступили  от  веры  церковной,   дерзнули
ниспровергнуть  законы  и  уставы  святые,  приняли  веру  новоизобретенную,
вдались  в  невоздержание,  уклонились  к  широкому  и  пространному   пути,
вводящему в погибель, теперь явственно обличает нас господь за грехи наши  и
казнит нас за беззакония наши, предал нас  в  руки  вам,  врагам  нашим;  не
трудившись, больших издержек не делая, вы овладели градами высокими, местами
твердыми, палатами и дворами пресветлыми, от праотцев наших сооруженными; не
насадивши, наслаждаетесь садами и виноградниками нашими. Но что мне говорить
о вас? Вы мечем взяли! А другие без меча вошли  даром  в  наши  богатства  и
стяжания, нисколько не трудившись, обещая нам помощь и  оборону.  Хороша  их
помощь: стоим перед врагами связанные! Но не думайте,  что  вы  силою  своею
покорили нас: бог за преступление наше предал нас в руки врагам!" Тут  Белль
горько заплакал и привел в слезы всех русских воевод; потом,  утерши  слезы,
Белль прибавил с радостным лицом: "Впрочем, благодарю бога  и  радуюсь,  что
пленен и страдаю за любимое отечество; если за него и умереть  случится,  то
любезна будет мне смерть". Отсылая Белля в  Москву,  воеводы  просили  царя,
чтоб не лишал его жизни; но на суровые вопросы Иоанна пленник отвечал сурово
и, между прочим, сказал: "Ты неправдою  и  кровопийством  овладеваешь  нашим
отечеством, не так, как прилично царю христианскому".  Иоанн  рассердился  и
велел отрубить ему голову. Воеводы осадили Феллин; немцы оборонялись храбро,
даже когда и внешние стены были уже разбиты; но когда русские стали стрелять
огненными ядрами и зажгли город, то осажденные вступили в переговоры, хотя у
них  оставалась  еще  главная,  необыкновенно  твердая,  почти  неприступная
крепость с тремя другими  побочными  укреплениями,  18  больших  стенобитных
орудий и 450 средних и малых, всякого рода запасов  множество;  по  немецким
известиям, дело объясняется тем, что  гарнизон,  не  получая  уже  несколько
месяцев  жалованья,  не  хотел  более  служить.  Тщетно  старый  Фюрстенберг
предлагал ему все свое имущество; гарнизон  сдал  город  русским,  выговорив
себе свободный выход из  него;  но  Фюрстенберг  должен  был  отправиться  в
Москву, причем воеводы обещали ему царскую милость; обещание было исполнено:
старику дали в кормление местечко Любим в Костромской области, где он и умер
спокойно. Немецкие  летописцы  говорят,  что  когда  Фюрстенберга  и  других
ливонских пленников в торжестве водили по московским улицам на показ народу,
то один из пленных татарских ханов сказал:  "Поделом  вам,  немцы!  Вы  дали
великому князю в руки розги, которыми он сначала нас высек, а теперь сечет и
вас самих". Татарин разумел под розгами оружие, которое русские заимствовали
у немцев.
     Несколько других городов последовали примеру  Феллина;  русское  войско
беспрепятственно опустошало страну, разбивая  везде  малочисленные  немецкие
отряды, осмеливавшиеся выходить к нему навстречу; но князь  Мстиславский  не
мог взять Вейссенштейна; этою неудачною попыткою кончился поход 1560 года.
     Несмотря на успехи русских войск, завоевание  орденских  владений  было
еще далеко до окончания, но удары, нанесенные Иоанном Ордену,  ускорили  его
распадение: эзельский епископ Менниггаузен вошел с датским королем Фридрихом
III в тайные сношения, продал ему свои владения Эзель  и  Пильтен  за  20000
рейхсталеров и уехал с этими деньгами в Германию,  несмотря  на  то  что  по
обязательствам своим не мог располагать означенными  землями  без  ведома  и
согласия  орденских  властей.  Датский  король,  обязанный   по   отцовскому
завещанию уступить брату своему,  Магнусу,  несколько  земель  в  Голштинии,
вместо их отдал ему новую свою покупку, и Магнус весною 1560 года  явился  в
Аренбурге, где вступило к нему в службу много дворян, в надежде,  что  Дания
не оставит его без помощи. Появление этого нового  лица  в  Остзейском  краю
было причиною новых смут: когда земские чины собрались в  Пернау  и  приехал
Магнус в качестве эзельского администратора, то вместо каких-нибудь полезных
для земли решений  сейм  был  свидетелем  сильной  ссоры  между  Магнусом  и
магистром Кетлером за земли, которыми Магнус  хотел  также  завладеть;  едва
дело не дошло до войны между ними, а между  тем  русские  взяли  Феллин.  По
удалении их из-под Вейссенштейна междоусобная война действительно  началась,
только не между Магнусом и Кетлером: встали крестьяне, объявили, что так как
дворяне в мирное время отягощают их  страшными  поборами,  а  в  военное  не
защищают от неприятеля, то они не хотят им повиноваться; стали  жечь  замки,
бить дворян, но при осаде  замка  Лоде  потерпели  поражение  и  усмирились.
Ревельцы, видя, что московские ратные люди под самыми стенами их  уводят  не
только скот, но и людей, так что никому нельзя выйти  из  города,  отправили
послов к шведскому королю Ерику, сыну и наследнику Густава Вазы, попросить у
него денег взаймы и узнать, чего они могут ожидать от него  в  случае,  если
московские войска осадят их город. Ерик отвечал, что денег он по-пустому  не
даст, но если ревельцы захотят отдаться под его покровительство, то он не из
властолюбия,  а  из  христианской  любви   и   для   избежания   московского
невыносимого соседства готов принять их, утвердить за ними  все  их  прежние
права и защищать их всеми средствами. Ревельцы стали думать: от императора и
Римской империи нечего надеяться помощи, от магистра также;  Польша  далеко,
из нее также в надлежащее время помощь не придет, притом же у них с поляками
разные обычаи, язык, вера; по дальности расстояния нет у них, как  у  рижан,
торговли с поляками и Литвою, покормиться от них  нечем;  следовательно,  от
соединения с Польшею нет никакой выгоды, скорее  конечное  разорение;  Дания
уже прежде отвергла их предложение, и притом соединение с  Швециею  выгоднее
по единству религии и по близости: по открытому морю легко получить  помощь,
легко  торговать.  Подумавши  таким  образом,  ревельцы  в  июне  1561  года
присягнули в верности шведскому королю с сохранением всех своих прав.
     Уже из побуждений, заставивших ревельцев присоединиться к Швеции, легко
было понять, что  Ливония  захочет  примкнуть  к  Польше.  "Мы,  -  говорили
ревельцы, - не кормимся от  Польши  и  Литвы,  как  рижане";  следовательно,
рижане  привязывались  торговыми  интересами,  Двиною  к  Литве;  дворянство
ливонское не менее рижских купцов желало соединения  с  Польшею,  ибо  ни  в
одной другой стране не видало более лестного положения своих собратий, и вот
Кетлер завел сношения  с  виленским  воеводою  Николаем  Радзивиллом  насчет
присоединения Ливонии к Польше;  в  ноябре  1561  года  дело  было  кончено:
Ливония с сохранением всех своих прав отошла  к  Польше,  а  магистр  Кетлер
получил  Курляндию  и  Семигалию  с  титулом  герцога  и  с  подручническими
обязанностями к Польше. До нас дошло любопытное изложение причин, по которым
в Польше считали  необходимым  присоединение  Ливонии:  "Ни  в  одной  части
государства нет  такого  количества  городов,  крепостей  и  замков,  как  в
Пруссии, но Ливония богатством  крепких  мест  превосходит  Пруссию  или  по
крайней уже мере равняется ей. Государство же Польское особенно нуждается  в
укрепленных местах,  потому  что  с  севера  и  востока  окружено  дикими  и
варварскими народами. Ливония знаменита своим приморским положением, обилием
гаваней;  если  эта  страна  будет  принадлежать  королю,   то   ему   будет
принадлежать и владычество над морем. О пользе иметь  гавани  в  государстве
засвидетельствуют все знатные фамилии в  Польше:  необыкновенно  увеличилось