к Иоанну так говорит о причинах отъезда: "Какого зла и гонения  от  тебя  не
претерпел я! Каких бед и напастей на  меня  не  воздвиг  ты?  Каких  презлых
лжесплетеней не взвел ты на меня! Приключившихся мне от тебя  различных  бед
нельзя рассказать по порядку за множеством их. Не упросил я тебя  умиленными
словами, не умолил я тебя многослезным рыданием, не исходатайствовал от тебя
никакой милости архиерейскими чинами". Иоанн отвечает ему: "Зачем ты за тело
продал душу?  Побоялся  смерти  по  ложному  слову  своих  друзей?  От  этих
бесовских слухов наполнился ты на меня яростию! Ты за одно слово мое гневное
душу свою погубил". Но в другом  месте  Иоанн  пишет:  "Зла  и  гонений  без
причины от меня ты не принял, бед и напастей на тебя я не воздвигал; а какое
наказание малое и бывало на тебе, так это за твое преступление,  потому  что
ты согласился с нашими изменниками; а ложных обвинений, измен, в которых  ты
не виноват, я на тебя не взводил, а которые ты проступки делал,  мы  по  тем
твоим винам и наказание чинили. Если ты  наших  опал  за  множеством  их  не
можешь перечесть, то как вся вселенная может исписать ваши измены?" и  проч.
Из этого уже видно, что дело пошло  не  из-за  одного  слова  гневного,  что
Курбский действительно подвергся опале, претерпел наказание за свою связь  с
Сильвестром и Адашевым: "потому что ты согласился с нашими  изменниками";  в
чем  могло   состоять   наказание   воеводе   неотозванному,   продолжавшему
начальствовать войсками? Быть может, в отобрании части  имущества.  Наконец,
гневное слово за Невельскую битву могло  быть  решительным  побуждением  для
Курбского к бегству, ибо из слов Иоанновых  видно,  что  приятели  Курбского
дали знать ему об этом гневе и дали знать  в  том  смысле,  что  ему  грозит
смерть. Из подробностей о бегстве Курбского мы знаем,  что  он  получил  два
письма: одно - от короля Сигизмунда-Августа, другое - от сенаторов,  Николая
Радзивилла, гетмана литовского, и Евстафия Воловича, подканцлера литовского.
В этих письмах король, гетман и  подканцлер  приглашали  Курбского  оставить
Московское государство и приехать в Литву. Потом  Курбский  получил  еще  от
короля и Радзивилла грамоты:  король  обещал  ему  свои  милости,  Радзивилл
уверял, что ему дано  будет  приличное  содержание.  Курбский  отправился  в
Литву, когда получил от короля опасную грамоту и когда сенаторы  присягнули,
что король исполнит данные ему обещания. Известный литовский  ученый  Волан,
восхваляя своего  благодетеля  гетмана  Радзивилла,  между  другими  важными
заслугами его приводит и то, что по его стараниям Курбский  из  врага  Литвы
стал ее знатным обывателем.
     Курбский  принадлежал  к  числу  образованнейших,  начитаннейших  людей
своего времени, не уступал в этом отношении  Иоанну:  быть  может,  одинакая
начитанность, одинакая страсть к  книгам  и  служила  прежде  самою  сильною
связью между ними. Курбский не хотел  отъехать  молча,  молча  расстаться  с
Иоанном: он вызвал его на словесный поединок; Иоанн по природе своей не  мог
удержаться и отвечал. Началась драгоценная для истории переписка, ибо в  ней
высказались не одни только личные современные отношения противников,  в  ней
высказались родовые предания, в ней вскрылась  историческая  связь  явлений.
Кроме писем к Иоанну Курбский в Литве написал еще  сочинение  о  современных
событиях с целию оправдать, возвеличить свою  сторону  и  обвинить  во  всем
Иоанна; сочинение это имеет для нас такое же значение,  как  и  переписка  с
царем.
     Мы видели, что главное неудовольствие князей и потомков прежней дружины
на новый порядок вещей состояло в том,  что  московские  государи  перестали
соблюдать древний обычай ничего не делать без  совета  с  дружиною.  За  это
негодовали  особенно  на  великого  князя   Василия   Иоанновича;   советник
последнего, епископ Вассиан Топорков, советует то же самое и сыну Василиеву,
Иоанну. Рассказав о передаче этого  правила,  этого  предания  отцовского  и
дедовского чрез Вассиана  Иоанну,  Курбский  восклицает:  "О  глас  воистину
дьявольский, всякие злости, презорства и  забвения  исполненный!  Ты  забыл,
епископ! Что написано во второй книге  Царств;  когда  Давид  советовался  с
своими  вельможами,  желая  исчислить  народ  израильский,  и  все  вельможи
советовали не считать, а царь не послушал советников своих, ты забыл,: какую
беду навел бог за непослушание синклитскому совету?  Чуть  весь  Израиль  не
погиб! Ты забыл, что принесли безумному Ровоаму  гордость  и  совет  юных  и
презрение совета старших?"  Приведши  многие  другие  места  Св.  Писания  в
подтверждение этой мысли, Курбский выражает ее  так:  "Если  царь  и  почтен
царством, но так как он не может получить от бога всех дарований, то  должен
искать доброго и полезного совета не только  у  советников  своих,  но  и  у
простых людей, потому что дар духа дается не по богатству внешнему и по силе
царства, но по правости душевной; не зрит бог на могущество и  гордость,  но
на  правость  сердечную  и   дает   дары,   сколько   кто   вместит   добрым
произволением". Потом Курбский хвалит Иоанна III, который  совершил  великие
подвиги только  потому,  что  слушался  советников  своих;  в  другом  месте
Курбский называет Иоанна III  злым  тираном,  истребителем  родственников  и
дружины; но  ни  Курбский,  ни  Иоанн  IV  не  обращали  внимания  на  такие
противоречия, очень естественные у людей, пишущих  под  влиянием  страсти  и
стремящихся во что бы то ни стало защищать свою основную мысль. Курбский  не
забывал, что он потомок князей ярославских и смоленских: говоря о вельможах,
на дших жертвами Иоанна IV, отца его и деда, Курбский не преминет  прибавить
их родословную, не  преминет  сказать,  что  то  были  благородные  княжата,
потомки таких-то и таких-то  князей;  в  одном  из  писем  к  царю  Курбский
говорит: "Не знаю, чего еще у нас хочешь? Не только  единоплеменных  князей,
потомков  Владимира  Великого,  ты  различными  смертями  поморил  и   отнял
имущества движимые и  недвижимые,  чего  еще  дед  и  отец  твои  не  успели
разграбить, по могу сказать, что и  последних  срачиц  твоему  прегордому  и
царскому величеству мы не  возбранили".  Из  этих  слов  видно,  что  в  уме
Курбского деятельность Иоанна IV представлялась окончанием деятельности отца
и деда, окончанием борьбы государей московских с  князьями  единоплеменными;
из этих же слов видно, что потомкам князей не  нравился  новый  титул  царя,
принятый Иоанном, потому что этот  титул  выделял  московского  государя  из
среды остальных князей  единоплеменных;  Курбский  сопоставляет  слова  так:
"Твоему  прегордому  и  царскому  величеству".  Но  всего  лучше  выражаются
чувства, которые потомки князей питали к государям московским,  в  следующих
словах Курбского; оправдываясь в  обвинении,  что  участвовал  в  отравлении
царицы Анастасии и в умысле возвести на престол  удельного  князя  Владимира
Андреевича, Курбский пишет: "Хотя я много грешен и недостоин, однако  рожден
от благородных родителей,  от  племени  великого  князя  смоленского  Федора
Ростиславича; а князья этого племени не привыкли свою  плоть  есть  и  кровь
братий своих пить, как у некоторых издавна ведется  обычай:  первый  дерзнул
Юрий московский в Орде на святого великого князя Михаила тверского, а за ним
и прочие; еще у  всех  на  свежей  памяти,  что  сделано  с  углицкими  и  с
ярославскими и другими единокровными, как они  всеродно  были  истреблены  -
слышать тяжко, ужасно! От груди материнской оторвавши,  в  мрачных  темницах
затворили и поморили; а внуку тому блаженному и присновенчанному  (Димитрию)