воинов христианских; вдовы их, сироты, матери обесчадевшие в слезах и скорби
пребывают; так гораздо тебе лучше пожаловать их и  устроить,  утешить  их  в
беде, собравши в свой царствующий город, чем исполнить неразумное  обещание.
Бог вездесущ, все исполняет и всюду зрит недремлющим оком; также и святые не
на известных местах молитвам нашим внимают, не по доброй  нашей  воле  и  по
власти над собою. Если послушаешься меня, то будешь здоров  и  многолетен  с
женою и ребенком". Но Иоанн никак не хотел оставить своего намерения.  Тогда
Максим чрез четырех приближенных к Иоанну  людей,  духовника  Андрея,  князя
Ивана Мстиславского, Алексея Адашева и  князя  Курбского,  автора  рассказа,
велел сказать ему: "Если не послушаешься меня,  по  боге  тебе  советующего,
забудешь кровь мучеников, избитых погаными за  христианство  презришь  слезы
сирот и вдовиц и поедешь с упрямством,  то  знай,  что  сын  твой  умрет  на
дороге".
     Что касается слов Максима Иоанну о путешествии,  то  надобно  заметить,
что они вполне согласны со взглядом Максима, выраженным  в  его  сочинениях.
Как бы то ни было, Иоанн не послушался:  из  Троицкого  монастыря  поехал  в
Дмитров, а оттуда - в Песношский монастырь, где нашел  другого  заточенника.
Вассиан  Топорков,  монах  Иосифова  Волоколамского  монастыря,   вследствие
особенного расположения великого князя Василия к этому монастырю и  лично  к
Вассиану был в 1525 году возведен на коломенскую епископию, оставался  верен
преданию  своего  монастыря,  действовал  заодно  с  митрополитом  Даниилом,
возбудил против себя ненависть людей, думавших одинаково  с  Патрикеевыми  и
Курбскими, и в 1542 году, тотчас после вторичного торжества Шуйских,  должен
был оставить епископию и удалиться в Песношский монастырь. Иоанн, помня, что
Топорков был любим отцом его, зашел к нему в келью и спросил: "Как я  должен
царствовать, чтоб вельмож своих держать в послушании?" Вассиан прошептал ему
на ухо такой ответ: "Если хочешь быть самодержцем,  не  держи  при  себе  ни
одного советника, который был бы умнее тебя, потому что ты лучше всех;  если
так будешь поступать, то будешь тверд на царстве и все будешь иметь в  руках
своих. Если же будешь иметь при себе людей умнее себя, то  по  необходимости
будешь послушен им". Царь поцеловал его руку и сказал: "Если бы и  отец  мой
был жив, то и он такого полезного совета не подал бы мне!"  Так,  по  мнению
Курбского с  товарищами,  должен  был  говорить  монах  Иосифова  монастыря,
любимец  великого  князя  Василия,  единомышленник  митрополита  Даниила;  и
догадка их могла быть справедлива; говорим - догадка, ибо шепчут на  ухо  не
для того, чтоб другие слышали.
     Курбский говорит, что от сатанинского  силлогизма  Топоркова  произошла
вся беда, то есть перемена в поведении Иоанна; но мы  видим,  что  летописец
более беспристрастный указывает начало беды  в  событиях,  происходивших  во
время болезни Иоанновой, тогда как Курбский заблагорассудил умолчать об этих
событиях. Оба показания, впрочем, могут  быть  легко  соединены:  Иоанн  под
впечатлением событий, происходивших во время болезни его, мог именно  желать
свидания с Вассианом, приверженцем отца его и противником вельмож, и  теперь
с особенным удовольствием мог слушать его беседы, которые, конечно, не могли
клониться в пользу советников  Сильвестровых.  Но  как  бы  то  ни  было,  и
Курбский не  указывает  на  немедленные  следствия  совета  Вассианова,  сам
говорит, что Иоанн и  после  свидания  с  Вассианом  немало  лет  царствовал
хорошо,  хотя,  с  другой  стороны,  уже  в  1554  году  мы  видим  довольно
значительное движение недовольных: в числе  князей,  не  хотевших  присягать
Димитрию, был князь Семен Ростовский; в июле 1554 года побежал в Литву князь
Никита Ростовский, был схвачен в Торопце и в допросе показал,  что  отпустил
его в Литву боярин князь Семен Ростовский объявить королю, что он сам едет к
нему с братьями и племянниками. Князь Семен был схвачен и показал, что хотел
бежать от убожества и  малоумства,  скуден  он  разумом  и  добрыми  делами,
по-пустому изъедает царское жалованье  и  отцовское  наследство.  Люди  его,
призванные к допросу, показали, что он сносился с литовским послом Довойною,
когда тот был в Москве, сам дважды  виделся  с  ним,  рассказывал  ему,  что
говорилось в Думе насчет мира  с  Литвою,  поносил  государя,  уговорился  с
Довойною и послал человека своего к королю за опасною грамотою. Князь  Семен
подтвердил все эти показания, утверждая, что все это делал от  малоумства  и
что с ним хотели бежать родственники его, князья Лобановы и Приимковы.  Царь
с боярами осудили его за дела и слова на смертную казнь и послали  на  позор
вместе с товарищами, но митрополит с владыками  и  архимандритами  отпросили
его от смертной казни, и он сослан был на Белоозеро в тюрьму,  а  людей  его
распустили. Сам  князь  Семен  извинялся  малоумством,  летописцы  также  не
говорят о побуждениях его к отъезду, но  само  правительство  объясняет  эти
причины в наказе послу, отправленному в Литву: "Если станут его спрашивать о
деле князя Семена Ростовского, то говорить: пожаловал его государь боярством
для отечества, а сам он недороден, в разуме прост и на  службу  не  годится;
однако захотел, чтоб государь пожаловал его наравне  с  дородными;  государь
его так не пожаловал, а он, рассердившись по малоумству,  начал  со  всякими
иноземцами говорить непригожие речи про государя и про землю, чтоб  государю
досадить; государь вины его  сыскал,  что  он  государя  с  многими  землями
ссорил, и за то велел его казнить.  А  станут  говорить:  с  князем  Семеном
хотели отъехать многие бояре и дворяне? Отвечать: к такому дураку добрый кто
пристанет? С ним хотели отъехать только родственники его, такие же дураки".
     Иоанн жалуется в письме к Курбскому, что после этого Сильвестр с своими
советниками держал князя Семена в великом  береженье,  помогал  ему  всякими
благами, и не только ему, но и всему роду его. В 1560  году  видим  удаление
Сильвестра и Адашева от двора. И удаление Сильвестра не много более  уяснено
в памятниках, как и появление его при Иоанне;  о  последнем  свидетельствует
Курбский, и свидетельствует, как мы  видели,  очень  неудовлетворительно;  о
причинах удаления говорит он же и потом сам Иоанн в ответном письме к  нему.
Мы должны рассмотреть подробно оба эти свидетельства.
     Когда царь, говорит Курбский, оборонился храбрыми воеводами  своими  от
врагов окрестных, то платит оборонителям  злом  за  добро.  Как  же  он  это
начинает? Вот как: прежде всего отгоняет от  себя  двух  преждепоименованных
мужей, Сильвестра-пресвитера и Адашева, ни в чем  перед  ним  не  виноватых,
отворивши оба уха презлым ласкателям своим, шурьям и другим с ними,  которые
заочно клеветали ему на этих святых мужей. Зачем же они это  делали?  Затем,
да не будет обличена злость  их,  и  да  невозбранно  будет  им  всеми  нами
владеть, суд неправедный судить,  посулы  брать  и  другие  злости  плодить,
пожитки свои умножать. Что же они клевещут и шепчут на ухо? Тогда  умерла  у
царя жена; вот они и сказали, что извели ее те  мужи,  Сильвестр  и  Адашев.
Царь поверил. Услыхав об этом, Сильвестр и Адашев  начали  умолять  то  чрез
письма, то чрез митрополита, чтобы дана была им очная ставка с клеветниками.
"Не отрицаемся,- писали они,- и смерти, если будем обличены; но да будет суд
явственный пред тобою и перед всею Думою твоею". Что же умышляют клеветники?
Писем не допускают до царя, митрополиту запрещают и  грозят,  царю  говорят:
"Если допустишь их к себе на очи, то очаруют они тебя и детей твоих;  притом