Михайлович  Висковатый;  тут  же  поцеловали  крест  и  Захарьины  -  Данило
Романович и Василий Михайлович. Но трое  князей  -  Петр  Щенятев-Патрикеев,
Семен  Ростовский  и  Иван  Турунтай-Пронский  (сперва   советник   Шуйских,
восстававший с ними вместе на Воронцова, потом отъезжик вместе с Глинским),-
трое этих князей продолжали говорить: "Ведь нами владеть Захарьиным;  и  чем
нами владеть Захарьиным и служить нам государю молодому, так мы лучше станем
служить старому князю Владимиру Андреевичу". Окольничий Солтыков донес,  что
князь Дмитрий Немого, едучи с ним  по  площади,  говорил:  "Бог  знает,  что
делается! Нас бояре приводят к присяге, а сами креста  не  целовали,  а  как
служить малому мимо старого? А ведь нами  владеть  Захарьиным".  Царь  велел
написать целовальную запись, по которой приводить к присяге князя  Владимира
Андреевича; эта запись замечательна тем, что в ней право отъезда  совершенно
уничтожено: "Князей служебных с вотчинами и бояр  ваших  мне  не  принимать,
также и всяких ваших служебных людей  без  вашего  приказания  не  принимать
никого". Когда князь Владимир пришел к Иоанну, то ему подали запись, и  царь
сказал ему, чтоб он дал на ней  присягу;  Владимир  прямо  отрекся  целовать
крест; тогда Иоанн сказал ему: "Знаешь сам, что станется на твоей душе, если
не хочешь креста целовать; мне до  того  дела  нет".  Потом,  обратившись  к
боярам, поцеловавшим крест, Иоанн сказал: "Бояре! Я  болен,  мне  уж  не  до
того; а вы, на чем мне и сыну моему  Димитрию  крест  целовали,  по  тому  и
делайте". Бояре, поцеловавшие крест, начали уговаривать к тому же и  других;
но те отвечали им жестокою бранью, "Вы хотите владеть, а мы вам должны будем
служить; не хотим вашего  владенья!"  -  кричали  они.  А  между  тем  князь
Владимир Андреевич и его мать собирали своих детей боярских и  раздавали  им
жалованье. Присягнувшие бояре стали говорить Владимиру, что он  и  его  мать
поступают неприлично: государь болен, а  они  людям  своим  деньги  раздают;
Владимир сильно рассердился за это на бояр, а  те  стали  его  беречься,  не
стали  часто  пускать  к  больному  государю.  Тут  услыхали  и  Сильвестра,
молчавшего до тех пор; он стал говорить присягнувшим боярам:  "Зачем  вы  не
пускаете князя  Владимира  к  государю?  Он  государю  добра  хочет!"  Бояре
отвечали: "Мы дали присягу государю и сыну его, по  этой  присяге  и  делаем
так, как бы  их  государству  было  крепче".  С  этих  пор  пошла  вражда  у
присягнувших бояр с Сильвестром и его советниками.
     На другой день Иоанн призвал всех бояр и начал им  говорить,  чтоб  они
присягали сыну его, царевичу Димитрию,  и  присягали  бы  в  передней  избе,
потому что он очень болен и приводить  их  к  присяге  при  себе  ему  очень
тяжело; вместо себя он велел присутствовать при крестном целовании боярам  -
князьям Мстиславскому и Воротынскому с товарищами; присягнувшим боярам Иоанн
сказал: "Вы дали мне и сыну моему душу на том, что  будете  нам  служить,  а
другие бояре сына моего на государстве не хотят видеть;  так  если  станется
надо мною воля божия, умру я, то вы, пожалуйста, не забудьте, на чем  мне  и
сыну моему крест целовали: не дайте боярам сына моего извести, но  бегите  с
ним в чужую землю, куда бог вам укажет; а вы,  Захарьины!  Чего  испугались?
Или думаете, что бояре вас пощадят? Вы от них будете первые мертвецы; так вы
бы за сына моего и за мать его умерли, а жены моей на  поругание  боярам  не
дали".  Из  последних  слов  видно,  что   Захарьины   испугались   сильного
сопротивления враждебной стороны и царь должен  был  напомнить  им,  что  их
судьба тесно связана с судьбою царицы и царевича, что  если  они  поддадутся
требованиям противной стороны и признают царем Владимира вместо Димитрия, то
и в таком случае пощажены не будут. Слова Иоанна  о  будущей  судьбе  своего
семейства, когда Владимир сделается царем, испугали бояр,  увидавших,  какие
мысли на душе у больного и к чему могут повести такие  мысли,  если  больной
выздоровеет. Испугавшись этих жестких слов,  по  выражению  летописи,  бояре
пошли в переднюю избу целовать крест. Подошел князь  Иван  Турунтай-Пронский
и, увидавши, что у креста стоит князь Воротынский, не удержался  и  поспешил
выместить на нем то неприятное чувство, с каким давал присягу. "Твой  отец,-
сказал он Воротынскому,- да и ты сам после  великого  князя  Василия  первый
изменник, а теперь к кресту приводишь!" Воротынский нашелся,  что  отвечать:
"Я изменник, а тебя привожу к крестному целованию, чтобы ты служил  государю
нашему и сыну его, царевичу Димитрию; ты прямой человек, а государю  и  сыну
его креста не целуешь и служить им не хочешь". Турунтай смутился, не  нашел,
что сказать на это, и молча присягнул. После всех присягнули князь  Курлятев
и казначей Фуников под предлогом болезни; но шли слухи, что они пересылались
с князем Владимиром и его матерью, хотели возвести его на  престол.  Но  как
некоторые из присягнувших  хотели  выполнять  свою  присягу,  показал  князь
Дмитрий Палецкий: присягнувши Димитрию  прежде  других,  вместе  с  князьями
Мстиславским и Воротынским, на лецкий, несмотря на то, послал сказать  князю
Владимиру Андреевичу и матери его, что если они  дадут  зятю  его,  царскому
брату князю Юрию (не могшему по состоянию умственных  способностей  чем-либо
управлять), и жене его удел, назначенный в завещании великого князя Василия,
то он, Палецкий, не будет противиться возведению князя Владимира на  престол
и готов ему служить. По известию одной летописи,  бояре  насильно  заставили
присягнуть князя Владимира Андреевича, объявивши ему, что иначе не  выпустят
из дворца; к матери его посылали трижды с требованием, чтоб и она  привесила
свою печать к крестоприводной записи. "И много она бранных речей говорила. И
с тех пор пошла вражда, между боярами смута, а царству во  всем  скудость",-
говорит летопись.
     Иоанн выздоровел. Мы видели, какие чувства к боярам вынес он из  своего
малолетства; эти  чувства  высказываются  ясно  везде,  при  каждом  удобном
случае: в речи к собору архиерейскому, в речи к народу с Лобного места;  сам
Иоанн признается, что нерасположение к боярам  заставило  его  приблизить  к
себе Адашева; Курбский говорит, что на  третий  день  после  взятия  Казани,
рассердившись на одного из  воевод,  Иоанн  сказал:  "Теперь  оборонил  меня
господь бог от вас". Понятно,  как  должно  было  усилиться  это  враждебное
чувство  после  болезни.  Но  всего  более  должны  были   поразить   Иоанна
бездействие, молчаливая присяга Алексея Адашева,  явное  сопротивление  отца
его Федора, явное заступничество Сильвестра за князя Владимира,  слова,  что
последний добра хочет государю, подозрительное отсутствие  князя  Курлятева,
самого приближенного к  Сильвестру  и  Адашеву  человека.  Питая  враждебное
чувство к вельможам, не доверяя им, Иоанн  приблизил  к  себе  двоих  людей,
обязанных  ему  всем,  на  благодарность  которых,  следовательно,  он   мог
положиться, и, что всего важнее, эти  люди  овладели  его  доверенностию  не
вследствие ласкательств, угождений:  он  не  любил  этих  людей  только  как
приятных слуг, он уважал их как людей высоконравственных, смотрел на них  не
как на слуг, но как на друзей, одного считал отцом. И эти-то люди из  вражды
к жене его и к ее братьям, не желая видеть их господства, соединяются с  его
врагами, не хотят видеть на престоле сына его, обращаются к удельному князю,
двоюродному брату. Но Иоанн очень хорошо  знал,  какая  участь  ожидает  его
семейство  при  воцарении  Владимира,  который  должен  будет  смотреть   на
маленького Димитрия, сына старшего брата и царя, как на самого опасного  для