начал его держать в великом бережении и помогать ему  всяким  добром,  и  не
только ему, но и всему  роду  его.  Таким  образом,  изменникам  нашим  было
хорошо, а  мы  терпели  притеснение;  в  одном  из  этих  притеснений  и  ты
участвовал: известно, что вы хотели судить  нас  с  Курлятевым  за  Сицкого.
Началась война с ливонцами; Сильвестр с вами, своими советниками, жестоко на
нас за нее восставал: заболею ли я, или царица, или дети - все это, по вашим
словам, было наказание божие за наше непослушание к вам.  Как  вспомню  этот
тяжкий обратный путь из Можайска с больною царицею Анастасиею? Единого  ради
малого слова непотребна. Молитвы, путешествия по святым местам, приношения и
обеты ко святыне о душевном спасении и телесном здравии  -  всего  этого  мы
были лишены лукавым умышленном; о человеческих же средствах, о лекарствах во
время болезни и помину никогда не было. Пребывая в таких  жестоких  скорбях,
не будучи в состоянии сносить такой тягости, превышающей силы  человеческие,
и сыскав измены собаки Алексея Адашева и всех его советников, мы наказали их
милостиво: смертною казнию не казнили никого, но по разным местам разослали.
Поп Сильвестр, видя своих советников в опале, ушел по своей воле, и  мы  его
отпустили не потому, чтобы устыдились его, но потому, что не  хотели  судить
его здесь: хочу судиться с ним в будущем веке, пред агнцем божиим; а сын его
и до сих пор в благоденствии пребывает,  только  лица  нашего  не  видит.  А
мирских людей мы наказали по их измене: сначала смертною казнию  не  казнили
никого; но всем приказано было отстать от Сильвестра и Адашева, не  иметь  с
ними сообщения, в чем и взята была со всех присяга; но советники их, которых
ты называешь мучениками, приказ наш и крестное целование вменили ни во  что,
не только не отстали от  изменников,  но  и  больше  начали  им  помогать  и
всячески промышлять, чтобы их в первый чин возвратить  и  составить  на  нас
лютейшее умышление, и так как злоба обнаружилась неутолимая, то виновные  по
своей вине суд и приняли".
     В  этом  рассказе  нас  не  останавливает  никакая   запутанность   или
противоречие: причина и постепенность действия ясны.  Иоанн  сам  объявляет,
что нерасположение к вельможам заставило  его  приблизить  к  себе  Адашева,
человека относительно  низкого  происхождения;  для  совета  духовного,  для
нравственного руководства приближен  был  священник  Сильвестр,  более  всех
других  к  тому  способный;  относительно  внутренней,  нравственной   жизни
подчинение Сильвестру было  полное;  но  Сильвестр,  соединясь  с  Адашевым,
составив себе многочисленную и сильную партию, захотел полного подчинения во
всем: несогласие Иоанна с Сильвестром и  его  советниками  выставлялось  как
непослушание велениям божиим, за которым непосредственно следуют  наказания;
во время болезни царя Сильвестр, отец Адашева и приятели их действовали так,
что заставили Иоанна разувериться в их расположении к нему и его  семейству,
возбудили или усилили нерасположение к себе царицы и ее братьев  и  сами  не
скрывали своего нерасположения к ним.  Последнее  столкновение,  на  котором
остановился Иоанн при перечислении своих оскорблений, поместил он  во  время
обратного пути из Можайска с больною Анастасиею: "Како же убо воспомяну я же
во царствующий град с нашею царицею  Анастасиею,  с  немощною,  от  Можайска
немилостивное путное прохождение? Единого  ради  малого  слова  непотребна".
Известие это, лишенное подробностей, для нас темно, как известие  о  деле  с
Курлятевым и Сицким и многие другие намеки, делаемые Иоанном в переписке его
с Курбским; но последнее выражение ясно указывает на столкновение Сильвестра
и Адашева или советников их с Анастасиею: "За одно малое слово с ее  стороны
явилась она им неугодна; за одно  малое  слово  ее  они  рассердились".  Это
столкновение,  как  видно,  было  последним,  решительным  в  борьбе;  время
путешествия Иоанна с больною женою нам известно:  это  было  в  ноябре  1559
года, весною видим уже Адашева в почетной ссылке при войске,  отправлявшемся
в Ливонию; в это же время должен был удалиться и Сильвестр. Любопытно и  тут
видеть остаток того нравственного влияния, которым пользовался Сильвестр над
Иоанном,последний выставляет более виновным Адашева: "Сыскав  измены  собаки
Алексея Адашева со всеми его советники".  Сильвестр  удаляется  добровольно;
Иоанн повторяет, что он не сделал ему никакого зла, что не хочет судить его,
а будет судиться с  ним  перед  судом  Христовым;  невоздержный  на  бранные
выражения, Иоанн в переписке с Курбским позволяет себе только  одно  бранное
выражение насчет Сильвестра: помня столкновения свои с последним в совете  о
делах политических, позволяет себе называть Сильвестра невеждою. Очень важно
известие, находимое у Иоанна,- известие о  постепенности  в  опалах:  сперва
удаление некоторых; взятие с оставшихся клятвы не сообщаться  с  удаленными;
но  клятва  не  соблюдается,  советники  Сильвестра  и   Адашева   стараются
возвратить им прежнее  значение,  и  следуют  казни.  Действительно,  трудно
предположить, чтоб многочисленная и сильная  сторона  Сильвестра  и  Адашева
осталась спокойною зрительницею своего падения, не старалась возвратить себе
прежнего положения, чего могла достигнуть только чрез возвращение Сильвестру
и Адашеву их прежнего значения. Это известие тем вероятнее,  что  объяснения
перевода Адашева из Феллина в Дерпт и Сильвестра из Кириллова  в  Соловецкий
монастырь, объяснения, которые  сообщает  нам  Курбский,  очень  невероятны:
Адашеву хотели сдаваться ливонские города,  Сильвестра  кирилловские  монахи
держали в большом почете - и это возбудило зависть, опасения во  врагах  их!
Наконец, очень важно, что Иоанн при исчислении вин Сильвестра и  Адашева  ни
слова не упоминает об обвинении в отраве Анастасии  и  тем  опять  подрывает
достоверность известия Курбского, будто обвинение в отраве  царицы,  которое
придумали враги Сильвестра и Адашева и которому поверил Иоанн, было  началом
опалы. Если б Иоанн действительно поверил отраве, если  б  это  был  главный
пункт обвинения, то что могло  помешать  ему  выставить  его  в  послании  к
Курбскому? Только во втором послании,  желая  ответить  на  упрек  в  потере
нравственной чистоты, Иоанн обращается к Курбскому с вопросом: "А  зачем  вы
разлучили меня с женою? Если б вы не отняли у меня мою  юницу,  то  Кроновых
жертв и не было бы. Только бы на меня с попом не стали, то ничего  бы  и  не
было: все учинилось от  вашего  самовольства".  Таким  образом,  то,  что  у
Курбского является на первом  плане,  о  том  сам  Иоанн  вовсе  сначала  не
упоминает, а потом упоминает мимоходом, в очень  неопределенных  выражениях,
чтоб только чем-нибудь оправдаться в упреке за нравственные беспорядки;  это
различие легко объясняется тем, что Иоанн не считал для себя нужным скрывать
главные причины событий - борьбы с Сильвестром, Адашевым и советниками их за
власть, что повело к удалению этих лиц, и потом движение стороны  Сильвестра
и Адашева для возвращения своим  вождям  прежнего  значения,  что  повело  к
дальнейшим опалам и казням, тогда как Курбскому хотелось скрыть обе причины;
для этого он перемешал события: что нужно было поставить  впереди,  поставил
сзади, и выставил причину ненастоящую.
     Иоанн  не  отрицает  казней,  последовавших   за   открытием   движения
советников Сильвестра и Адашева в  пользу  последних.  Следовательно,  имеем
право принять показание Курбского о казни одной вдовы,  Марии  Магдалины,  с
пятью сыновьями; вдова эта была родом полька и приняла в Москве православие;
по словам Курбского, ее  обвиняли  в  связи  с  Адашевым  и  в  чародействе;