леона "великим человеком".
   Прощаясь с Коленкуром, союзники просили его  побудить  Наполеона  от-
речься от престола, не ставя условий; императору обещали сохранение  его
титула и отдавали ему в полное владение остров Эльбу на Средиземном  мо-
ре, настоятельно просили не откладывать акта отречения. Союзники и  роя-
листы во главе с перешедшим на их сторону (уже  вполне  открыто)  князем
Талейраном несколько побаивались гражданской войны и солдатской массы, в
которой во-прежнему обнаруживалось полное повиновение Наполеону.  Офици-
альное отречение Наполеона могло предотвратить опасность смуты.  Решение
сената ни малейшего морального веса в этом случае  не  имело.  Сенаторов
считали лакеями Наполеона, которые с полной готовностью  предали  своего
барина и поступили на службу к  новым  господам.  "Этот  презренный  се-
нат,вскричал маршал Ней, говоря с Александром,- всегда торопился повино-
ваться воле человека, которого он теперь  называет  тираном!  По  какому
праву сенат возвышает теперь свой голос? Он молчал тогда,  когда  обязан
был говорить: как он позволяет себе говорить теперь, когда все повелева-
ет ему молчать?"
   Только слово самого Наполеона могло окончить всю тягостную  неопреде-
ленность, освободить от старой присяги солдат, офицеров, генералов,  чи-
новников. Так полагали и французы всех партий и союзники.
   Вечером 5 апреля Коленкур, Ней и Макдональд  вернулись  из  Парижа  в
Фонтевебло. Выслушав их рассказ о свидании с Александром и с  союзниками
и их советы подчиниться неизбежному. Наполеон сказал,  что  у  него  еще
есть войска, что солдаты верны ему. "Впрочем, мы увидим. До завтра". От-
пустив их, он велел позвать снова к себе Коленкура. "0, люди, люди,  Ко-
ленкур! - сказал он в этой долгой ночной беседе.- Мои маршалы  стыдились
бы повести себя так, как Мармон, они говорят о нем с негодованием, но им
досадно, что он их так опередил по пути почестей. Они хотели бы, не пок-
рывая себя, правда, позором, получить те же права  на  благорасповожение
Бурбонов..." Он долго говорил об изменившем ему в этот  решительный  час
Мармоне. "Несчастный не знает, что его ждет. Его имя опозорено. Поверьте
мне, я не думаю о себе, мое поприще кончено или близко к концу. Впрочем,
какое же удовольствие мог бы я теперь иметь в том, чтобы царствовать над
сердцами, которые мною уже утомлены и готовы отдаться другим!.. Я  думаю
о Франции... Ах, если бы эти дураки не предали меня, ведь я в четыре ча-
са восстановил бы ее величие, потому что, поверьте мне, союзники, сохра-
няя свое нынешнее положение, имея Париж в тылу и меня перед  собой,  по-
гибли бы! Если бы они вышли из Парижа, чтобы  избежать  этой  опасности,
они бы уже туда. не вернулись... Этот несчастный Мармон сделал невозмож-
ной эту прекрасную развязку... Конечно, было бы средство продолжать вой-
ну и подняться. Со всех сторон до меня доходят вести,  что  крестьяне  в
Лотарингии, в Шампани, в Бургони  уничтожают  отдельные  группы  неприя-
тельских солдат... Бурбоны явятся, и бог знает, что за ними последует...
Бурбоны - это внешний мир, но внутренняя война. Посмотрите, что они  че-
рез год сделают со страной!.. Впрочем, в данный момент нужен не я, нужно
что-то другое. Мое имя, мой образ, моя шпага - все  это  наводит  страх.
Нужно сдаваться. Я позову маршалов, и вы увидите их радость, когда я  их
выведу из затруднения и разрешу им поступить, как Мармон,  не  утрачивая
при этом чести".
   Он высказал Коленкуру в эту ночь то, о чем, конечно, давно думал сам.
Прежде всего в тот момент бросалось в глаза страшное, неимоверное  утом-
ление этим кровавым царствованием, этой непрерывной и бесконечной  пляс-
кой смерти, этими гекатомбами трупов, этим принесением  в  жертву  целых
поколений для явно недостижимой цели.
   "Я хотел дать Франции власть над всем светом",- открыто признавал На-
полеон в 1814 г. Он не знал тогда, что возникнет в отдаленном  потомстве
целая школа патриотических французских  историков,  которые  будут  ста-
раться доказывать, что Наполеон, собственно, всю  жизнь  не  нападал  на
других, а только защищался и что в сущности он, вступая в  Вену,  Милан,
Мадрид, Берлин, Москву, этим только хотел защитить "естественные  грани-
цы" и на Москва-реке "защищал" Рейн. Сам Наполеон до этого объяснения не
додумался. Он был гораздо откровеннее.
   Не знал он еще и тех точных подсчетов, которые совсем недавно  закон-
чил на основании всех официальных и неофициальных архивных данных совре-
менный исследователь Альберт Мейнье: по этим подсчетам общее число фран-
цузских граждан, убитых и пропавших без вести за  время  наполеоновского
владычества в сражениях и походах, равно  одному  миллиону  с  небольшим
(471 тысяча убитых, зарегистрированных тогда же официально, и 530  тысяч
пропавших без вести и о которых никогда уже не было слышно). В эту  циф-
ру, конечно, не входят, например, тяжелораненые и искалеченные,  которые
умерли от ран не тотчас же на поле битвы, а несколько позже,  в  военных
госпиталях.
   Эти подсчеты Мейнье касаются не всей наполеоновской империи, а только
"старой Франции", "старых департаментов", т. е. даже не той страны,  ко-
торую Наполеон застал при своем вступлении во власть 18 брюмера 1799  г.
(потому что не подсчитаны Бельгия, Пьемонт и другие завоевания,  сделан-
ные при революции и самим Наполеоном до 18  брюмера),  но  исключительно
Франция старых, дореволюционных границ. И подсчитаны не все войны  Напо-
леона, а лишь те, которые он вел начиная с 1800 г.  (значит,  нет  цифр,
относящихся к первому завоеванию Италии в 1796-1797  гг.,  к  завоеванию
Египта, к походу в Сирию). Что из 26 миллионов населения, считая с  жен-
щинами и детьми, "старых департаментов" в его войнах перебито и  уничто-
жено больше одного миллиона взрослых мужчин,- этого  с  такой  точностью
Наполеон мог не знать, но опустошенные наборами деревни он видел, и поля
своих бесчисленных битв он тоже видел. Он иногда старался успокоить дру-
гих (сам он беспокоился этим очень умеренно), указывая на то, что в  его
войнах солдат, набранных в его армию из вассальных  и  "союзных"  стран,
всех этих немцев, швейцарцев, итальянцев, бельгийцев, голландцев,  поля-
ков, иллирийцев и т. д., погибает гораздо больше, чем французов.
   Но гибель трех или четырех миллионов иностранцев, сражавшихся в рядах
наполеоновских армий, была плохим утешением при гибели миллиона "чистых"
французов (о миллионах же убитых, пропавших  без  вести  и  искалеченных
врагов он совсем никогда не заикался).
   Теперь в эту долгую ночь, часть которой он проходил взад и вперед  по
великолепным залам роскошного и угрюмого  дворца  Фонтенебло,  Наполеон,
подводя итоги перед Коленкуром, высказывал лишь один основной вывод:  он
утомил Францию, страна изнемогла; может быть,  и  плохи  Бурбоны,  может
быть, и недолго им придется оставаться на престоле, но сейчас  нужен  не
он, нужно что угодно другое. Ему в эти апрельские дни передали, что  па-
рижское купечество, крупная буржуазия хоть и не  встретила  союзников  с