пристрастие: он "слишком любил войну".
   Маленькая девочка Бетси Балькомб, дочь одного англичанина,  проживав-
шего в качестве подрядчика на острове Св. Елены,  пользовалась  ласковой
благосклонностью Наполеона, который захотел учить ее французскому  языку
и позволил бегать к нему и болтать с ним. И когда она,  уже  прирученная
им, и другая маленькая  девочка,  Лэджи,  спросили  императора  однажды,
правда ли, что он ест людей (как они слышали о том еще в Англии), то  он
со смехом стал уверять их, что действительно ест людей и всегда ими  пи-
тался... Его рассмешило, что ребенок Лэджи понял слова взрослых, очевид-
но, слишком буквально: в переносном значении эти слова доходили до  него
задолго до знакомства с маленькой Балькомб и ее подругой, но никогда ни-
чего, кроме презрительного пожатия плеч, в нем не порождали.
   После отдаления Жозефины, после смерти  Ланна  под  Эсслингом,  после
смерти Дюрока под Герлицем на свете оставалось еще одно существо,  кото-
рое на своем веку любил Наполеон: это был его маленький сын, живший  еще
с 1814 г. вместе со своей матерью, императрицей Марией-Луизой,  у  деда,
австрийского императора Франца. Наполеон еще в 1816 г., в начале  своего
пребывания на острове Св. Елены, высказывал убеждение, что его  сын  еще
будет царствовать, так как во Франции отныне можно опираться, только "на
массы", значит: или республика, или популярная, "народная"  монархия.  А
популярной династией может быть лишь династия, избранная народной волей,
т. е. Бонапарты.
   И с той же внешней непоследовательностью, которая не дала ему возмож-
ности в 1815 г. стать во главе широкого массового движения против Бурбо-
нов, дворян, священников, он и на острове Св. Елены  продолжал  одобрять
свое тогдашнее поведение. Непоследовательность тут была внешняя,  проис-
ходившая от неточного понимания вещей: монархия Наполеона была  не  "на-
родная", а буржуазная, и для своего сына он мечтал тоже  о  государстве,
опирающемся не на волю и интересы плебейских широких трудящихся масс,  а
на волю и интересы буржуазии. "Чем мне эти люди обязаны? Я  нашел  их  в
бедности и оставляю их в бедности!" - вырвалось у него раз после  Ватер-
лоо, когда толпа строительных рабочих окружила дворец и требовала, чтобы
Наполеон остался на престоле.
   И тому же графу Монтолону Наполеон и тогда, в Париже,  и  на  острове
Св. Елены повторял, что если бы он  захотел  использовать  революционную
ненависть против дворян и духовенства, которую он застал при  своей  вы-
садке в 1815 г., то он прибыл бы в Париж в сопровождении  "двух  миллио-
нов" крестьян"; но он не желал предводительствовать "чернью", потому что
его "возмущала (по его выражению) самая мысль об этом".
   Ясно, что он остался при тех же настроениях, какие не раз нами  отме-
чались. Но вдруг - к самому уже концу, под явным впечатлением  известий,
приходивших на остров Св. Елены из Европы через газеты и устные  сообще-
ния о германском революционном брожении, о  студенческих  волнениях,  об
освободительных течениях в Германии и т.д.,- император  круто  переменил
фронт и заявил (дело было уже в 1819 г.) тому же Монтолону нечто диамет-
рально противоположное своим прежним высказываниям. "Я должен был бы ос-
новать свою империю на поддержке якобинцев". Потому что якобинская рево-
люция - это вулкан, посредством которого можно легко взорвать Пруссию. А
как только революция победила бы в Пруссии, ему казалось, что вся  Прус-
сия была бы в его власти и в его руки попала бы вся Европа ("моим оружи-
ем и силой якобинизма"). Правда, когда он говорил о будущей или  возмож-
ной революции, мысль его не шла дальше мелкобуржуазного  "якобинизма"  и
не предполагала социального переворота.  Якобинская  революция  начинала
представляться ему порой уже союзницей, которую он напрасно оттолкнул.
   Последний большой разговор с Монтолоном - о якобинцах и  революции  -
происходил 10 марта 1819 г. и был одной из последних его бесед  со  сви-
той.
   Реже и глуше, смутнее и отрывочнее становились уже в это время извес-
тия об императоре.
   Не было уже Лас-Каза, высланного Гудсоном Лоу, не было Гурго, которо-
го убедил уехать сам император. Был некоторое время и тоже вскоре  уехал
ирландский доктор О'Мира, игравший при случае роль соглядатая и доносив-
ший губернатору о том, что творится в Лонгвуде. Из оставшихся был доктор
Антомарки, присланный семьей Наполеона из Европы, невежественный врач (и
лживый мемуарист), которого Наполеон в конце концов перестал даже  и  на
глаза к себе пускать. Бертран, Монтолон, несколько человек  слуг  -  вот
кто больше всех в эти последние два года видел Наполеона.
   Уже в 1819 г. он болел все чаще и чаще. В 1820 г. болезнь  усилилась,
а в начале 1821 г. английский врач Арнотт, допущенный Наполеоном,  нашел
положение довольно серьезным, но все-таки были большие промежутки  улуч-
шения, когда Наполеон выходил гулять. К концу 1820  г.  утомление  стало
заметнее. Он начинал фразу и не кончал ее, впадая в  глубокое  раздумье.
Он стал молчалив, тогда как до конца 1820 г. его диктанты и его воспоми-
нания о своем царствовании, сообщенные двум доверенным лицам -  Лас-Казу
до 1818 г. и графу Монтолону отчасти в те же годы, а отчасти с  1818  до
1820 г. включительно,- занимают в записях Лас-Каза два огромных фолианта
(в последних изданиях), а в записях Монтолона восемь  томов  (в  издании
1847 г.),- и это не считая особой двухтомной книги воспоминаний того  же
Монтолона специально о пребывании императора на острове Св. Елены.
   С конца 1820 г. он уже реже катался в коляске. Верхом  он  уже  давно
перестал выезжать.
   В марте 1821 г. страшные внутренние боли  стали  повторяться  и  уча-
щаться. Император, по-видимому, уже давно догадался, что это - рак,  бо-
лезнь наследственная в их роду, от которой в возрасте всего лишь 40  лет
умер его отец, Карло Бонапарте.
   Следует, кстати, заметить, что в последние 15-20  лет  в  медицинских
журналах во Франции и Германии несколько раз высказывалось мнение, будто
последней болезнью Наполеона был вовсе не рак, а особая тропическая  бо-
лезнь, зародыш которой был захвачен им еще в молодости, во время  похода
в Египет и Сирию, развившаяся, когда он попал в тропики.
   5 апреля доктор Арнотт уведомил свиту Наполеона в лице маршала  Берт-
рана и графа Монтолона, что положение больного  крайне  серьезно.  Когда
боли несколько ослабевали, Наполеон старался поддержать бодрость в окру-
жающих.
   Он острил над своей болезнью: "Рак - это Ватерлоо, вошедшее внутрь".
   13 апреля он приказал графу Монтолону писать под его диктовку завеща-
ние, которое 15 апреля переписал и подписал своей рукой. Там между  про-
чим содержатся те строки, которые теперь красуются на мраморной доске  в
парижском Дворце инвалидов, в соборе, где с 1840 г. находился саркофаг с
останками императора: "Я желаю чтобы мой прах покоился на берегах  Сены,