поблагодарить  гостя  и  взаимно  выпьет  за  здоровье  Карла  X,
тогдашнего  короля  французов.  Но  бей, оставив  в  стороне  вес
политические приличия,  с восторгом сказал: "Вот  я предложу тебе
здоровье,  от  которого  ты,  верно,  не  откажешься:  выпьем  за
здоровье великого Бонапарта".




                            ГЛАВА IX

         [Возвращение во Францию. Восемнадцатое брюмера.]

Плавание  от  Александрии  до  Фрежюса  было  не  без  невзгод  и
опасностей.  Отходя от  египетского берега, флотилия  должна была
бороться  с  ветром  до того  противным  и  сильным, что  адмирал
предложил  было   возвратиться  в  гавань;   и  это  предложение,
одобряемое  всем   экипажем,  было  бы   непременно  приведено  в
исполнение, если  б не  твердая воля и  не отважная решительность
Бонапарта, который, несмотря ни на какие затруднения и опасности,
хотел во что бы  то ни стало исполнить высокое назначение судьбы,
ожидавшее его в Европе. Эта твердость воли и приказание, отданное
им  плыть вдоль  африканских берегов  до высоты  Сардинии, спасли
флотилию   от   английских   крейсеров.  Ожидание   утомительного
карантина  и появление  на море  каждого, даже  небольшого, судна
удивительно тревожили  Наполеона. В Аяччо узнал  он о бедственном
поражении   французов  под   Нови  и  немедленно   хотел  принять
руководство  итальянской армией.  Он  говорил: "Известие  о новой
моей победе  пришло бы  в Париж вместе  с известием о  победе под
Абукиром.  Это  бы  славно!"  Очевидно, что  Бонапарт  чувствовал
необходимость    загладить   каким-нибудь    блестящим   подвигом
неблагоприятное впечатление, произведенное на умы его отъездом из
Египта,  отъездом до  того неожиданным,  что мог навлечь  на него
упрек в  том, что он просто бросил  свою армию. Но когда Наполеон
узнал  о  всей значительности  потерь,  понесенных французами  от
русских войск в Италии, то утратил надежду на воображаемые успехи
и  впал в  такое  уныние, что  сказали, будто  он носит  траур по
Италии. Между  тем усердие жителей Фрежюса  избавило Бонапарта от
скучного  карантина.  Едва  узнали  они  о  прибытии  знаменитого
генерала в  свой порт,  как выехали на  множестве лодок в  море и
окружили  корабль,  на  котором  он  находился.  Народ  кричал  и
приветствовал   приезжих.   Таким   образом,   меры   карантинной
осторожности    сделались   вовсе   бесполезными,    и   Наполеон
воспользовался этим случаем, чтобы поспешить в Париж.

Какого   бы   общественного  мнения   ни   должно  было   ожидать
главнокомандующему, который оставил вверенную ему армию за морем,
в  климате  нездоровом,  под  зноем палящего  солнца,  однако  же
огромное   большинство  нации   приняло  его   как  освободителя.
Демократия  нанесла  уже  Франции  столько  внутренних  язв,  что
опротивела  всем.  Никто и  ничего  не ждал  от новых  учреждений
правительства, которое было не что иное, как попеременная тирания
разных партий; а если  вспомнить, что оно в текущем положении дел
не  сумело даже  удержать  за собой  ни прежнего  достоинства, ни
воспользоваться  плодами  прежних  блестящих  компаний, то  легко
будет понять, что умы  вообще были расположены к желанию большого
политического переворота.  Но какой  будет этот переворот,  и кто
один или  кто многие совершат его? Вот  о чем все спрашивали друг
друга,  и что  подавало  повод к  тысяче соображений,  опасений и
надежд,  смотря по  видам и  целям тех, которые  занимались этими
вопросами.

Переворот не  мог совершиться в  пользу демократии, исключительно
обвиняемой   в   беспорядках  и   анархии,  прекращения   которых
нетерпеливо желала  вся нация;  не мог он  также быть и  в пользу
законной королевской  власти, потому что большинство ослепленного
народа все еще противилось  этому, и события фруктидора доказали,
что армия поддержит народ.

Потому-то    общественное   мнение,    очевидно,    клонилось   к
сосредоточению  власти   в  могучих  руках,  однако   же  в  духе
революции, а отнюдь не  против его. В таком положении дел Франции
нужен был  человек, который  бы мог выполнить  много условий. Ему
надо  было уничтожить  демократию, но  уничтожить ее  сообразно с
направлением  революции;   соединить  в  себе  сборную  диктатуру
национальных  собраний, которые  властвовали во имя  народа; быть
признанным  за человека,  глубоко напитанного  учением настоящего
времени и  уже оказавшего отечеству  достаточные заслуги; надобно
было также,  чтобы народ  видел в нем  вождя, способного защищать
его  от  неприятелей внешних,  и  чтобы  притом имя  его не  было
запятнано   как  имена   извергов,  стоявших  сначала   во  главе
революционеров.   И    давно   уже   нашелся   человек,   который
предчувствовал   себя  способным   к  исполнению   столь  важного
назначения, человек, честолюбие которого дожидалось только случая
взяться  за это  дело,  потому что  он видел,  что  выполняет все
требуемые условия.

То, что  Бонапарт предвидел  и желал, так  согласовалось с общими
желаниями и нуждами, что возвращение его в Париж не могло не быть
предвестником  события, которым  должна была начаться  новая фаза
французской революции.  Поэтому, лишь  узнав о его  прибытии, все
партии  начали стараться  с  ним сблизиться,  стали искать  в нем
поддержки  и  думали  употребить его  на  пользу  своих планов  и
преднамерений.

Большинство  Директории, то  есть  Баррас, Гойе  и Мулен,  хотели
сохранить конституцию  III года:  Баррас потому, что  находил при
ней возможность удержать свою  власть, а Гойе и Мулен потому, что
искренне   верили   в   возможность  поддержать   республиканское
правительство  в  теперешнем  его  виде.  Напротив  того,  Сиейес